Мне снился свет, напомнивший о боли
И вечности среди знакомых стен.
Когда же я оправиться хотел
От горьких наваждений и неволи,
Сильнее увязал в перилах скользких,
Малиновых разводах облаков,
В сетях густых проходов-пауков...
Продлится, я не знал, все это сколько.
Играли блики, синими стрижами
Прокатываясь по стеклу окна.
Я знал всегда, что ты, когда одна,
Не чувствуешь и пола под ногами.
Но в вечер пустоты не подвенечный —
Обыденный наряд тобой надет,
И самого заметного в нем нет
Штриха, как будто стал тот вдруг конечным.
Так важно дальше знать одно из правил:
Где нет нас, там всегда царит покой.
А буря своей мокрою клюкой
Здесь настигает нас. И будем правы,
Коль скажем, что последняя невеста
Давно уже готова под венец.
В молчанье ее брошенный отец,
И мать никак найти не может места...
Ты в строгости своей не знала меры,
Но кто позволит вовсе стать немой?
И будучи не в силах быть собой,
Теряла все остатки лучшей веры.
Звала ты жить, но мучилась при этом
В зеленой клетке парка и дождя,
За каждым шагом собственным следя,
Не узнавая в зеркале поэта.
А как же свежесть утренних букетов,
Кристальной чистоты твой лунный свет,
Беззвучный хор — парад больших планет
И синий стол в пустых моих пакетах?
Все это в прошлом, даже тень от вазы,
Теперь свободной без холодных роз.
Наш день как будто камнем круглым врос
В записки — бессюжетные рассказы...
Но все проходит, даже боль простая
От брошенности, обожженных рук...
Да, все пройдет, и лишь одна из мук
Схоронится в душе: разлука-стая.
Холодным ветром травы заметает,
Пронзает воспаленным черным клином.
Страницы книги жизни так листает,
Что кажется стоглавым исполином.
На самом деле это только шутка.
Когда-то ее бросил я в огонь
Твоей души — и вспыхнул гневный конь.
Остался дым. И стало только жутко
От этой бесконечной высоты
Над городом и шатким, и размытым...
Мне снился мир, где чувствовала ты,
Жила, молилась и — была забыта.
(1991)