Дождаться света, в каменном подвале
Вживляясь в страх — боясь за тень свою,
Которая исчезла и едва ли
Появится теперь уж наяву.
И в смертный час, отбросив дней охапку
В задумчивую выцветшую ночь,
Не видеть больше снов, летящих прочь,
А только пыль, за ней — пустую кладку:
Бессмысленный кирпич или булыжник,
Впускающий лишь холод и тоску.
И прошлый мир на черной карте выжжен,
Одну осталось там читать строку:
Смешная жизнь не вспомнит о надежде.
На спящих лицах нет теней огня,
Они глядят на звезды, как и прежде,
За тысячу столетий до меня.
Глядят, не видя правды и бессилья,
Глядят, не слыша лжи и сверхидей.
И лучше так им: ноша их посильна,
Пусть будет сон — беспечный сон людей.
А если кто проклятьем остановит
Безумия святое торжество,
Растает вмиг в холодной бледной нови
Незримого утра — восславь его!
Где в черных окнах рамы-крестовины
Хранят слезу тончайшего стекла,
Встают над крышей горы-исполины —
Остатки полновесного тепла.
Но жалкие подобия прозрачны,
И призрачны их ветхие тела.
Лишь только подрастут у них крыла,
Воспрянут их потрепанные мачты!
И вот уже пустые корабли
Врываются сквозь низкий бархат неба
В большую дверь в тени моей Земли...
Они потом вернутся в виде снега.
В сиреневых холодных облаках,
В жестокости и в жесткости кристаллов
Теперь живет потерянный мой страх.
А снег идет и белит слой металла.
1991