И вот, когда сто дней слились в один,
И овцы пробегали к водопою,
Горел очаг и спал любимый сын,
И не было ни холода ни зноя;
И вот, когда всё стало вопреки
Привычному незнанию, известно,
Он зачерпнул кувшином из реки.
И он назначил день, назначил место.
И тронул за плечо его: "Пойдём".
"Помочь, отец?" Молчание ответом.
И чьё-то тело бредило огнём.
И белой шеей с раною отверстой.
Он дал охапку хвороста: "Возьми".
И стало тяжелей ему и легче.
Ещё не срок. Вершина впереди.
И только свист тревожный птицы певчей.
И только всё кончается. "Пришли."
И вот его алтарь. И слава богу.
О, эти ноги - сбитые, в пыли!
Безмолвная, безмолвная дорога!
Привычен этот жест, привычен нож...
"Закрой глаза." - "Но для чего?" - "Не знаю!"
Как, тёплая, сильна живая дрожь!
Как всё темно - от края и до края!
И лишь потом - мельканье алых крыл
И слабое подобье слов в излёте...
Да был ли ангел?! Мальчик - мальчик был.
Та белизна его простёртой плоти.