Я городом рождественским пишу,
лампадами, цветными фонарями,
где моряки менялись якорями
и покупали тёплую ганджу, -
здесь юношей прекрасным бродит смерть,
здесь продают вино и поцелуи,
тяжелые серебряные пули,
горящий синим пламанем десерт;
я так влюблён в зелёные глаза
под тусклою аптечною луною...
Пустынен город, точно дно морское,
приглушены огни и голоса.
Я небо пью в бутылке золотой
и детский смех, и ангельское пенье -
за все твои молитвы и кажденья
я награждён был сказкою морской,
где кофе и восточные дела,
в горячих чанах черепашье мясо,
театр и пип-шоу Карабаса,
нугат и золотистая халва,
где бульканье кальянов и ковры
верблюжей шерсти под навесом ветхим,
и Вавилона пальмовые ветки,
и шёлковые белые шатры, -
здесь насаждён ветхозаветный рай
на сочных поймах Тигра и Ефрата -
эдемская,в цветных разводах, карта!
Разбитый мой решетчатый фонарь.
Я городом рождественским бродил
среди витрин и чёрных манекенов
(плющём увиты стены сновиденно,
и на моих ботинках - свежий ил),
за мною шёл оркестрик духовой,
все музыканты вымокли до нитки,
еврейский мальчик раздавал бутылки
с аптечною подкрашенной водой
(прислушайтесь - и пенье райских птиц
откроется в шипенье граммофона,
я ночь зажёг... И капли метадона -
на лучиках подкрашенных ресниц).
Огни отелей призрачны сейчас.
В них места нет Иосифу с Марией,
идут звездоблюстители к Мессии
на всяком месте и на всякий час.
И может быть, в двенадцатом часу,
в скончании времен и злого века
скромнейший, но достойный человека,
и я свой дар Младенцу принесу.