Судя по всему, он был хорошим человеком. С заскоками, с сомнительно нравственными поступками, со странными идеями. Но какой-то стержень оставался в нём, было что-то искреннее и настоящее, что и отразилось в его произведениях. Конечно, можно считать, что биография автора не важна для понимания его книг, но лично мне книги интересны, чтобы увидеть за ними автора – и чем более непохож автор будет на меня, тем интереснее. Это, конечно, касается настоящих писателей, а не лажовщиков – те могут отличаться от меня очень сильно, но они настолько предельно просты и неинтересны, что удовольствию от чтения просто не из чего возникнуть.
Так вот, Некрасов, во-первых, великий поэт, и, во-вторых, особый, непохожий, неповторимый поэт (именно поэтому и великий) – в отличие от никаких поэтов, его окружавших в «Современнике» и считающих себя его продолжателями после и ныне. Именно по своей непохожести, особости он и сейчас читается с большим интересом, чем, например, Дельвиг (автор нескольких мастерских стихов, но не говорящих более того, что написали Батюшков или Пушкин), а по своей поэтической технике – интереснее, чем тот же Денис Давыдов (содержательно самобытный, но, как поэт, так себе).
Некрасов был абсолютным новатором, владевшим очень тонко всеми возможностями стиха, любителем неожиданных, противоречивых поэтических ходов (в отличие, например, от Никитина, Плещеева или Сурикова, стихи которых вошли в хрестоматии только по той причине, что они понятны детям – о том, чтобы дети после них захотели читать стихи, наслаждаться ими, находить в стихах отклик чему-то непередаваемому в своей душе – непередаваемому прозой – об этом речь тогда в педагогике не шла – и сейчас их стихи уже стали культурным, хрестоматийным явлением, но не являются стихами – они не читаются читателями стихов в слезах или с дрожью во всём теле). А Некрасов сумел добиться такой иллюзорности, когда всё кажется абсолютно простым, а за этим стоит нечто очень загадочное и сложное. И, в первую очередь, это касается содержания его поэзии. Когда в начале 90-х на даче я прочитал не отдельные его стихи, а подряд, то открылся новый, очень непохожий Некрасов. Человек, искренне сострадающий другим, при этом понимающий, что его удовольствия, которым он предаётся, для него важнее, и он никогда ими не поступится (начиная от просто лени и заканчивая более серьёзными) – но мучающийся этим – но не бросающий до конца дней (и это не в биографии – которую я тогда не знал – а в стихах). Вот эта настоящая человеческая противоречивость («Рыцарь на час» - классический пример выражения её в одном стихотворении) проявляется как раз в его видении природы. Природа для него всегда переплетена с человеческими душевными безднами – как в великолепном «Зелёном шуме» (много ли у него чистых стихов о природе – созерцательных, любующихся?). Это природа часто земляная, грязная, часто городская, а светлые картины приводят к мрачным мыслям (как в «Саше», как в том же «Рыцаре на час»), потому что он чётко видит, смотря на красивое – я не такой, во мне этого нет, я изломанный и страдающий. И животные у него страдают, и природа (вот, кстати, чистое о природе: «Заунывный ветер гонит стаи туч на край небес, ель надломленная стонет и т.п.»).
Да, я говорю о тенденциях, а не об отдельных стихах (у всех есть всё, это понятно). Некрасов – страдающий поэт, и, может, поэтому его любил Достоевский, несмотря на всё то странное, что сделал Некрасов с русской литературой, пытавшись под влиянием молодых друзей своих Чернышевского и Добролюбова смешать с калом Тургенева и Толстого, Фета и Гончарова, Островского и Достоевского, либо приписать им того, чего у них не было никогда и от чего они обеими руками отмахивались. Некрасовский «Современник», пытавшийся свести прозу к публицистике, а поэзию к прокламациям, низвёл литературу до уровня служения партиям, но именно здесь и проявился сам Н.А. – в своих стихах, которые не были партийны, а были общечеловечны. Дело в том, что он не просто сострадал бедным (душой, жизнью), а страдал сам – и поэтому сострадал другим, а не абстрактно, кабинетно. Возможно, здесь сказалось его христианство, которое я тогда же с удивлением обнаружил в стихах Н.А., может, что-то другое. Но именно это помогало ему встать над схваткой и предложить Достоевскому опубликовать «Подростка» в «Современнике» после того бесчинства, которое было организовано в этом журнале по поводу «Бесов» (понятно, здесь сказалось и сложное финансовое положение журнала, и карточные долги – а игрок он был не стихийный, как Фёдор Михалыч, а сознательный, - но всё равно это было шагом, на который надо было решиться).
Некрасов был, похоже, очень несчастным – несмотря на то красивое и благородное счастье, которое он нашёл в Зине (или уж не помню, как её). Трагическое восприятие мира, страдание без надежды (в отличие от того же Достоевского), любовь и сострадание к другим – вот стержень его поэзии, и формально она такая же. Ведь «Кому на Руси жить хорошо» - абсолютно изломанная, экспериментальная вещь, аналога которой не было и с тех пор не появилось – вещь фантасмагорическая, гротескная, нереальная – гоголевская линия литературы. И герои её, и происшествия с ними (если читать книгу целиком, не по отрывкам) возвращают поэзию в сказочно-романтический мир, но всё это в современной ему действительности, что создаёт особый неповторимый колорит и заставляет увидеть окружающий мир более резко, чуть со стороны (при полной внешней погружённости в него). Здесь не только примером может быть знаменитая «богатырская жажда», но и не менее знаменитое «наддай», которое представляет бунт эпически, гоголевски-бульбовски, а не так, как это происходит в реальности, и именно поэтому сцена производит сильнейшее впечатление.
Может, и хорошо, что поэма не закончена – эта незаконченность, нерешённость позволяет избежать пошлости, в которую в принципе она могла вылиться, если бы они нашли счастливого, но этот счастливый оказался бы не настоящим, не живым, не человеческим и сложным, а ходульным и картонным.
(Да, есть аналог, хотя более слабый – «Тёркин на том свете» - слабее именно потому, что выполнен однообразной техникой и поэтому менее неожиданный).
И ещё один важный момент: страдание для Некрасова – явление физическое, материальное, вызываемое не абстрактными или очень конкретными, но чисто душевными движениями или отношениями между людьми, а вполне конкретные боль, мучение, грязь. И здесь он предшественник немецких экспрессионистов 20-х годов.
В 19 веке, по моим представлениям, было шесть великих поэтов, пишущих по-русски, что, хотя и меньше, чем в 20-м, но всё же очень здорово. Это Жуковский, Пушкин, Тютчев, Лермонтов, Некрасов и Фет. Есть ещё много замечательных поэтов и великих стихов у других, но поэзия этих – у каждого целостна, как явление.
Не знаю, насколько внятно мне удалось изложить впечатление от Н.А. Конечно, это дело не одной страницы, и стихи нужно анализировать как стихи – детально. Но это же жанр письма, так что простим мне сумбурность и предвзятость.
---------------
Евгений Крашенинников