Да к тому же ноябрь, если верить календарям.
От кладбищенской флоры немея пятью былыми,
Я еще погуляю немного и тоже вернусь к корням.
Если что-то там вырастет больше, чем куст полыни.
Переулками носит (и сносит в анапест) собачий треп.
Со двора выходя у осени из фавора,
День, лишившись четвертого, прет на трех,
Забирая в сторону вдоль забора.
Мсье! Где кончаются мухи, и начинается родина?
Под мерный тип-топ дождя,
Догоняя убытки, сочтенные перифразом
Той же мысли о смерти, проветрившись, зиму начнем шутя,
Доверяясь ей больше прежнего раз за разом.
Потому что четверг, что ли, дождь потоптался
И был таков.
Осень. Нет дураков.
И за день кончаешь вторую пачку.
Впрочем, где-то на севере реки выходят из берегов.
И впадают то в океан, то в спячку.
Подбираются сумерки. Зябко, в не зимнем еще саду,
Отцветает, морщинясь, чего-то красное понемногу.
В полосатой пижаме узника, со временем и собой в ладу,
Сосед поливает из чайника зеленого осьминога.
Что я делаю здесь, весь в грязи рукав?
Это что, Палестина? Фонарь вокзала?
Отлепившись от стенки, собачка, сказав “гав-гав”,
Ото сна очухавшись, почесала.
Что за притча, бояре? Я помню, что был ноябрь
То ли кладбище с флорою тушисвета …
Или это я вдоль по улице время свое терял
Плюс в руке потухшая сигарета?
Или это висит, не мигая, болея желтухой, над этим всем
Уцелевший глаз небесного адмирала,
Чтобы я никогда не вспомнил как зелень не насовсем,
Где мой взгляд рассеянный, умирала.
1998