Старше всех была она. С тех пор
все на тех же улицах квартала
видели ее. Ей мерой стала
(постоянной, как столетний бор)
вековечность леса. Но была
в ней, часами стывшей на всегдашнем
месте, высь и вековечность башни -
черной, старой, выжженой дотла
мощью слов, удобное жилье
заселивших для своих гнездовий,
вечерами каркавших на воле,
а потом, в ночном нуждаясь крове,
под глазницы, черные от боли,
забивавшихся, как воронье.