.................“Чудовищна - как броненосец в доке -
..................Россия отдыхает тяжело”.
....................О. Мандельштам
Земля стара. Кнутом переустройств
Ее учили издавна. В пророки
Не лез ленивый. Вот наметки свойств,
Присущих победителям: жестоки
По обстоятельствам, почти не спят, не врут
По мелочи. Брут стибрил Рим. Махмуд
Родил империю, решив больной вопрос
О местном равноправии. Христос,
Пренебрегая армией, воскрес
Уже посмертно, вызвав интерес
Своим учением о райской жизни. Это
Была победа лирики! “Завета”
Благим загибам следуя, врачом
Всех социальных вывихов считали
Крещение, обряд воды и стали
(Крестили тем, в чем петрили: мечом).
Тут сам Христос, понятно, ни при чем.
Двадцатый век! Люблю умов размах,
Змеиный шип затравленной природы.
Еще? В жерло забитый туго страх
Дар вещества, рождающего воды.
Еще? На труд бесспорные права,
Скептический и драгоценный опыт,
Оскомину от социальных хлопот.
Но вот идеи... Лучшие слова,
На скользкий путь ступавшие сперва
На этаких прекраснодушных лапах,
Впоследствии имели трупный запах.
Они легко ложились на скрижали,
Но, к сожаленью, выродков рожали.
Весь крестный путь с тобой прошли не мы,
Моя страна; нас не коснулись траты
Двух мировых; ни пули кутерьмы,
Ни те, в степях, холерные холмы,
Ни кровью жертв омытый рай тридцатых, -
Судьба других, чье имя: тьмы и тьмы...
Но не люблю казенные умы,
Говорунов, чьи речи не прямы,
Начетчиков, чьи действия чреваты,
Своих ослов и звездно-полосатых,
За откровенность - восемь лет тюрьмы,
И на костях коричневой чумы
Чумы бубонной алые стигматы.
О век побед! Хотя тюрьма - не плаха,
Куда бежать от твоего размаха?
Наш век пришелся на конец эпохи
Патриархата - всем крестцом своим.
Так, если вспомнить, пал когда-то Рим
В объятья Христианства. Ахи, охи
Тут неуместны. В лучшем из миров
Давно накоплен опыт катастроф!
Как и всегда, все началось с детали
Почти случайной: точный выстрел в лоб.
Суть не в субъекте. В жертву намечали
Абстрактный принцип. Постепенно гроб
Разросся до размеров чрезвычайных.
Связалась цепь событий не случайных.
Российский царь решил вступить в конфликт
На стороне прогресса. Наш реликт,
Хотя и слыл в народе за отца,
Россию понимал не до конца...
С утра - в Сенат (столица в полном блеске),
Но не спалось (ночь, к счастью, не долга);
Смущал вопрос, стоявший на повестке
Подметками чужого сапога.
В какую чашу бросить разновески?
Куда ни кинь, все наживешь врага!
А на царя, раздвинув занавески,
Уже глядит, нисколько не шутя,
Парижских улиц блудное дитя.
Помедли, Время! Словно в колыбели
Россия спит. Зачем ее будить?
Россия спит. У нас - иные цели.
Мы полагаем только обсудить,
Откуда дуют ветры той метели,
Что закружила наши флюгера.
Итак, начнем! С кого начать? С Петра...
Как ни крути, начало всех начал -
В его делах. Давно не мыт, но в мыле,
Неукротим, как танк, он воплощал
Идею государственности. Были
При нем в чести спецы и кабаки.
Он создал флот. Припомнив распри дедов,
Его победоносные полки
Отняли порт у ротозеев-шведов.
Окно окном, но где же тормоза?
Под гром побед Петр разорил Россию
И, помнится, его держали за
Антихриста скорей, чем за мессию.
Хвала рукам, в гранит одевшим грунт
Балтийских рек, а голь Губы - в стропила,
Горбом одних, другим на диво, “фрунт” -
Вчеканившим в российский паспорт! Мило.
Демократичнее стрелецкий бунт,
Блошиный рай, куда и прикатило.
Какую, царь, тебе отвесть графу
В стране стрельцов, в колхозных весях? Воин,
Ты угостил чугунной чушкой, тьфу...
Ну, тысяч сто! Хотя замах достоин
Забойщиков и современных боен.
“В начале славных дел”. Невероятно!
“Санкт-Петербург”... Откуда что пошло?
И я умчал бы к мызе аккуратной
За синей птицей, сев на помело,
Когда б не кровь, когда б не эти пятна
Родимые, как ни бели фасад:
Юродство быта, водка и разврат.
Но что - кому. Царю - напиться в дым,
Политику - водить по карте мелом.
Пусть каждый занимается своим,
Как говориться, словом или делом.
А нам, дружок, крамольное стило!
Оно, заметь, не потому крамольно,
Чтоб нас с тобою что-нибудь влекло,
Помимо солнца и луны, но больно,
Когда столкнешься где-то невзначай
Еще порой с нечистоплотным малым -
А не достать (у нас всего - навалом,
Бери и ешь!). Или зайдешь на чай
К приятелю и принесешь газету,
Где знают толк и докладают свету,
Мол, все тип-топ. А он: ”Ты, малый, глуп!”
В делах страны, конечно, я ни в зуб,
Мне не по чину слыть, того... пророком...
Но как же быть с Толстым, Белинским, Блоком?
С Державиным!!! Они-то, тугодум,
Лепили все, что приходило в ум,
Всю правду-мать, пытай их хоть под током?
И вот, на пень наехав ненароком,
Мы по России вековым путем
За русской Музой тихо побредем.
Я вспоминаю пушкинскую строчку,
Те отступленья как бы наугад:
О старине, о странствиях в Опочку,
О том, что русским нравится салат
(Наш “оливье”, он из того же века!),
А между тем о счастье человека,
О том, что должен делать дворянин,
А что - не должен. Право, не калека
В вопросах совести был не крестьянский сын...
К тому же был по части рифмы дока,
Хотя считался чем-то вроде зэка
В родных пенатах, вольничал, грешил;
В Молдавии (при отбываньи срока)
Увел жену у иностранца (грека);
Плетей не пел. Царю тиранство шил.
Затем утих, исправился, решил
С другим быть мягче; циник, дебошир
Претендовал на звание пророка,
Но умер молча, социальных сил
Не пробуждал. И царь его простил.
Ах, вечный, вечный, вечный треугольник:
Носитель Власти, Муза и Поэт.
Поэт ревнив. Он любит, словно школьник,
Скандалит... глядь: власть есть, поэта - нет.
Поэт - простак и не искатель славы.
Словокопатель и кропатель строк,
Он бережет отнюдь не для забавы
На дне души мятежный огонек.
Не так сложны хитросплетенья моды...
И он бы мог, как N*, как N*N*, но
Давно в пути Удачи пароходы,
Давно добыты Верхние Породы,
И литсовет давно сидит в кино.
Что делать нам? По дворикам и скверам,
Пойдем и мы навстречу Новым Эрам
В обнимку с Музой шляться до зари,
Беспечно думать о Всеобщем Благе
И поверять рассвету и бумаге
Святой огонь, что жжет нас изнутри.
Совет в тоске - да он крамолу пишет!
Совет не прав. Он пишет то, что слышит,
И, может быть, сам этому не рад.
Но пеленг взят. В груди стучит набат:
Народ, Россия, Честно, Сообща...
Россия спит. Печатают рвача.
Вкушая разом все плоды прогресса
(О чем шумим? Не в Древнем Риме, чай...),
Откроем книгу, что писал повеса,
Один сюжетец вспомнив невзначай.
В сюжете том был старичок скандальный
И петушок (не слишком натуральный),
Конечно, баба (значит, беспорядки),
Смерть Сыновей в междоусобной схватке,
Дележ добычи (просьба Звездочета),
Неблагодарность (поведенье жмота!),
Плохой конец (нет, чтобы поделиться...).
Орал старик, что, мол, моя - девица,
Пока долдона, сев на посошок,
Не клюнул в темя чертов петушок.
Люблю тебя, век Пара и Пажей!
Век Пушкина, твои дела не плохи...
Россия шла, сметая с рубежей
Густой налет державинской эпохи:
Князей-душителей, галантных простяков,
Седых радетелей об уходящих нравах,
О пользе кротости, пейзанках и забавах
На вольном воздухе. Господствующий класс
По-своему мечтал о счастье масс.
Кто проходил в послевоенной школе
Курс Всех Наук, торя маршрут крутой,
Тот получил, быть может, поневоле,
К загадке века ключик золотой.
Нас приобщали, веря в силу слова,
К лукавым басням дедушки Крылова
И просвещали, уповая на
Сентиментальный кнут Кармазина.
Как ни печально, времена идиллий
Чреваты взрывом. Мировой прогресс
В себя включает плату за процесс,
Как содержанье пасти крокодильей
Включает зубы. Так и русский Трон
Попал в станок, на зубья шестерен.
До той поры особых достижений
В своем устройстве не имела Русь.
Птенцы Петра не ищут потрясений
И личной славы, но несут свой груз
По мере сил и собственных умений,
Спят на печи, пока не грянет гром,
И защищают, если что, свой дом.
Когда в сердцах ударом плети алой
Ожгло страну и новый Тамерлан
Вошел в Москву, осуществляя план
Трагедии во славу идела, -
Воскресла Русь. Успех торжествовала,
Дворцы и планы строя на века,
Империя Царя и Мужика.
То были дни, когда в садах Лицея
Один поэт, поклонник Апулея,
С друзьями детства царствовал в тиши
И призывал их посвятить отчизне,
Пока не поздно, если и не жизни,
Хотя бы пыл возвышенной души...
В иные дни, гуляя тем же садом,
Клялись и мы, к векам взывая взглядом,
Отдать стране все силы до конца.
И, все порывы испытав на деле,
Из-за ограды сумрачно глядели
Пустые окна царского дворца.
Ничьи мечты не воплотились въяве,
Но, поглощая школьный винегрет,
Любой из нас, как говориться, вправе
Себе такой нарисовать портрет
Былых времен, нисколько не лукавя:
“В чертах эпохи сочетались грубо
Цинизм Молчалина и тупость Скалозуба,
И нервным тиком обрывался туш
По случаю покупки мертвых душ.
Все совершалось под покровом славы
И под пятой отеческих забот”.
Сентиментальность мировой державы
Давала пищу, предъявляя счет
Святому Духу. Если Боже - правый,
То кто же - левый, не по чину горд?
Быть может, гений, но скорее - черт.
То было время шумных разговоров,
Стихийной веры и стихийных споров,
Двух ипостасей русской старины,
Двух рубежей последней обороны...
Стихию корня и стихию кроны
Объединить и годы не вольны.
Сто лет спустя, скупясь на чаевые
И продолжая споры вековые
До петухов, до третьей синевы,
Каких же вы достигли результатов
И тот, кем говорилось: “В глушь, в Саратов!” -
И тот, кто восклицал: “Вон из Москвы...”?
Давно окончен спор принципиальный.
Провинция вкушает дивный сон,
И лишь упадок в сфере социальной
Провинциальный портит небосклон.
Вздремнем и мы, пожалуй; до финальной
Далеко сцены; кровь течет, как пот;
И Хлестаков напропалую врет.
Пока Европа исходила потом
В кровавой бане, надо вам сказать,
Двуглавый хищник мнил себя оплотом
Правопорядка. Он умел врезать
Гарибальдийцу, дрался с санкюлотом,
И не случайно, к месту говоря,
Сгнила в Сибири поросль Декабря.
Крамола зрела не в народной гуще.
Без повода мужик не бунтовал,
Он по натуре был ребенок сущий
И умных книг, поди, не понимал
(Прости Поэта, Боже Всемогущий!).
Боялись Тени... Отставной шалун
Пугал не меньше, чем свирепый гунн.
Но власть слепа. Ее друзья-враги
Рассохлые топтали сапоги
По коммуналкам, кисли за доскою
И перли в рост. Свои отдав долги,
Они потом устроили такое,
Что и не снилось гунну. Но - молчу!
И век не тот, и спорить не хочу.
Европа пребывала в эйфории.
Шатались троны. В воздухе Свобод
Маячил Призрак (признак истерии).
Входили в моду, то есть, в обиход,
Сообщества по типу Гетерии,
“Союз рабочих” и союз корон,
За ними - Иностранный легион.
А время шло... Онегин застрелился.
Печорин постарел, остепенился,
Стал полноват, благообразен, сед.
С Базаровым - тот был его сосед -
Они порой сходились для бесед
За рюмкой водки. Дав дуба со скуки,
Вошел в анналы мученик науки
(Чудак ошибся, изучая труп).
Пал Севастополь. Впрочем, Скалозуб
Стал генералом. Знать, была р у к а.
Царь на банкете пил за Мужика.
Легко ли сердцу не устать от крови,
Легко ли, понимая до конца,
Что Время подбирается к основе,
Быть тенью нелюбимого отца?
Давно ни петушка нет, ни скопца,
А время в темя клюнуть норовит.
Как не уснуть, пока Россия спит?
По слухам, Герцен разбудил Россию.
И то сказать, бродяга был не слаб;
Он понимал, что, раздразнив стихию,
Опять Додоны не поделят баб -
И место их займут городовые.
Оно и вышло. Вскоре мужики
Как по команде встали за станки.
Гуляют ветры за стеной дворцовой,
А во дворце гуляют иногда
Ночные страхи. По тропе отцовой
Идти, конечно, проще. Но - куда?
Пора Россию сделать образцовой...
Пора освободить ее от пут!
Чего бояться? Так и так - убьют.
Чем выше ставки, тем крупнее страсти.
Максвеллов демон угодил не в масть.
Творцы реформ ковали кризис власти.
“Левиафаны” разевали пасть.
Ориентиры сдвинулись. Отчасти
В том виноват сомненья червячок,
Изогнутый, как спусковой крючок.
Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!
Чем дальше в лес, тем пяткам горячей.
Легко ли судьям, этим детям праха,
Оправдывать кровавых палачей?
Пусть ближний - близок, но своя рубаха
Гораздо ближе к телу, и к тому ж,
Не зная броду, не берись за гуж.
В надмирный хаос и всемирный кипеж
Эпоха погружалась, словно Китеж;
Последние срывались якоря:
В России шла охота на царя.
Европа гибла, но еще держалась.
Идеи вышли на тропу войны.
Святую чушь несли говоруны,
Раскачивая шар земной. Казалось,
Пошли еще призыв, ударь в набат -
И хлынет свет, поля заговорят,
И наяву обнимет брата брат.
Ах, эти схватки книжные, журналы
И свадебные, в общем, генералы,
Маевки... строки Надсона... елей:
Некрасова посмертный юбилей.
Чушь слушали, но обходились без.
Двадцатый век! Прибавим обороты:
Прекраснодушный хлам снесли в собес
Красногвардейцев сомкнутые роты.
Сон кончился. Террор, трудфронт, война.
История не попадает в строчку -
Дрожит рука. Пуглива жизнь! Она,
Что ни писец, меняет оболочку.
И, может статься, даже ветерок
Не проникает сквозь решетку строк.
Опережая “Миги” и “Фантомы”
Один вопрос: “Откуда мы и кто - мы?” -
Торжественные заполняет томы
От Ромула до основанья ВЦИК.
Вцик был велик. Он породил Законы;
И опочил. Законы - что иконы:
Един Создатель, образ - троелик.
Закон - не бог, и сам об этом знает,
Он исправляет, правит, направляет,
Он весь в поту и к этому привык;
Закон отлично понимает, кто мы:
Мы - Государство, планы, гастрономы,
Номенклатура, премии, приемы...
А тут Поэт: “Позор! Развал!! Тупик!!!”
Народ вразброд, у власти - нервный тик.
Народ, он тоже понимает, кто - мы,
Но между делом, в транспорте и дома,
В своем углу и в положенье пик.
А что - Поэт? Поэту сделан втык.
Сюжет не нов. Нет, власть, конечно, хочет,
Но... он горяч... он не о том хлопочет...
Не в том ключе, не в тот момент, не так.
Россия спит. Поэт идет в кабак.
Когда придут иные времена,
(Скажи, браток: вот размечтался спьяну),
И на долдонов упадет цена,
Гражданственность нам будет по карману.
Ура, ура! Скрестим, врагу назло,
Петровское тяжелое весло
И этики стариные уроки...
О чем бишь я? Как броненосец в доке,
Россия отдыхает тяжело.
1983 - 1989