Помню, бабушка моя сущим делалась ребенком.
До того была ребенком, - прямо ровней мне была.
Так случалось год от года. И рвалась, где было тонко,
Вдруг, материя на звуки. Но кружился, как юла,
Ерепенился февраль, заходясь прощальным свистом,
Он дымил окурком вьюги, чуя близкий приговор.
А у бабушки лучились три полтинника в монисто.
А у бабушки светился молодым задором взор.
Бабушка мне пела песнь. Вслух, по памяти, читала
Древние стихи из свитка приснопамятной Эстер.
Я хватал свою трещотку. И трещотка верещала.
И уже казалось вьюга мне полетом птицы стерх.
И тогда мы шли гулять. Нам и холод был не страшен.
Бабушка дарила встречным леденцы и шоколад.
Говорила: "Нынче праздник. Пусть же будет полной чашей
Волшебства весь мир сегодня. А назавтра пусть стократ"!
Боже, сколько белых птиц, сколько зим стремглав мелькнуло.
Но когда, вдруг, время пахнет карамельным леденцом,
Верещит трещоткой старой, знаю, что на миг вернулось
Детство. И опять я вижу бабушки моей лицо…