Как упоительно поймать трепещущий огарок впечатленья,
когда он, чуть дрожа, стремиться угасать,
и душу наполняет скучный страх,
и видишь, как по капле утекает
в воронку прошлого твоя живая боль,
твоя больная сумрачная радость.
И с ужасом взираешь на мгновенья,
которые все призрачней, слабей,
которые почти что не твои,
почти что вымысел нелепый и безумный.
И вдруг, упав подстреленным вальдшнепом
на незапятнанный бессонницею лист,
с отчаяньем протягиваешь руки
под остывающую кровь своей любви
неистово разбрасываешь строчки,
как семена на высохшую почву.
И шансов нет, что что-нибудь взойдет
и возвратит тебя к теплу и свету,
что влага темная опять начнет струиться,
а не замрет проржавленным пятном.
Но то, что для других простые буквы
слагающие хрупкие слова,
в тебе рождается пронзительной звездой,
случайным, но надежным талисманом,
который ты, не ведая, обрел;
становиться тоннелем в боль и страсть,
желающую сгинуть незаметно,
старательно опустошив тебя
и вымарав любимые ошибки
из памяти, и вычеркнув победы,
и впрыснув суету в сплетенье вен...
А теплый пряный сытый запах кухни,
приятный, но убийственно знакомый
не оставляет ни крупицы звездной пыли.
А ты вдруг все это с улыбкой идиота
ссыпаешь в свой бездоннейший карман
и прикрываешь жадною рукой.
Ты все это оставил при себе.
И утомленная привычками любовь
не расползется в дебрях подсознанья.
Она сложилась в песню, сказку, повесть
а если хватит трепета и веры –
в большой и бесполезнейший роман.
Но ты-то, отвечая за свои слова,
всегда воскликнуть сможешь этим людям:
«держите шире, ШИРЕ, Ш И Р Е свой карман».