Стучится в окно пурга.
Зима на земле, зима.
И тихая белизна
окутала все дома...
окутала и меня:
и боль и радость ушли,
застыла моя душа,
и нет ничего вдали...
Лишь мысли легко скользят
над белым сном января.
Пурги заунывный стон.
Не чувствую холода я.
И нет ни забот, ни тревог –
один лишь покой и сон.
Но всё же, прикрыв глаза,
я слышу далёкий звон.
То летнего солнца кусок
во мне ещё не остыл.
И шёпот от листьев берёз
мне прибавляет сил.
И тёплый ласковый дождь
каплет с небес на меня.
И снова заныла душа,
прося хоть немного огня.
“Поставь, – говорит, – ка чай.
Меня, поскорей, согрей.
Со мною трудней и больней,
но всё же чуть веселей”.
И пьём мы на пару чай.
И всё-то ворчит она,
но дарит мне города
из чистого серебра.
И звёзды танцуют вальс.
И ели в шубах стоят.
Зима на земле, зима.
И вниз снежинки летят...
– 2 –
Что сижу у стола хмурной?
А куда мне идти?
Все дороги пурга замела –
не пройти, не пройти...
Ветер воет в трубе шальной;
да поленья в печи трещат.
За окном мир тёмный такой;
будто, все в нём давно уж спят.
Спит река, спят леса и поля.
Время спать улеглось само.
Только я у печи сижу
и вбираю её тепло.
Не видать ни луны, ни звёзд.
За окном круговерть, круговерть.
Видно, ветер совсем замёрз,
что стучится в мою он в дверь.
На столе дрожит отблеск огня.
И сверчок за стеной затих.
Мне давно уж уснуть пора,
убежать чтоб от дум своих.
Только, должен, ведь, кто-то не спать;
чтоб открыть ветру дверь, ветру дверь;
чтобы время в дорогу поднять;
чтоб смотреть в круговерть, в круговерть.
Вот, подсел ко мне домовой.
Вот, луну за печкой ловлю.
Вот, вздохнул за стеной мой конь...
Э, да я давно уже сплю.