Ночь. Луна. Сижу на кухне.
Зябко мне и есть охота,
да и грустно от чего-то, –
невесёлые дела...
Заварю-ка я похлёбку
из туманов над полями;
из лесов сырых, дремучих;
из тягучего дождя.
Из дорог, идущих в небо;
из ветров раздольных, свежих;
из ночных раздумий смутных;
стука поездов колёс...
А ещё туда добавлю
жар пустынь и холод ночи,
звёзд полночное шептанье,
трепетание берёз...
сон забытый предрассветный,
туч неслышное движенье,
звон малиновый закатный,
отголоски дальних гроз...
снег, искрящийся на солнце,
брызг солёных океана,
горечь от надежд ушедших,
сладость юношеских грёз...
Гор надмирное молчанье,
речки мерное журчанье,
и подснежников цветенье –
тоже для меня сойдёт...
А на чём её сготовлю?
На зари неясном свете.
Лунный свет ещё поможет,
и закат, что вдаль зовёт...
и огонь звезды далёкой,
лип осеннее свеченье,
да души пожар нежданный.
Что-то мне он принесёт?
Пусть ветра огонь раздуют!
Чтоб бурлило и кипело,
чтоб был звонче звук капели,
чтоб леса во всю шумели,
чтобы тучи в небе рдели.
чтобы соловьи запели,
чтобы волны океана
в берег шли за рядом ряд!
Уж и так, огонь в полнеба;
и бушует грозно пламя
и гудит вверху тревожно –
будто, рассказать мне хочет...
Только вот, о чём – не знаю.
Что за зелье колдовское
заварил я этой ночью?
Что за силы в нём рокочут
и бурлят, в одно сливаясь,
колдовским огнём палимы?
Кто отведает его, тот
уж не будет знать покоя.
Он услышит голос ночи
и весенние разливы,
рост деревьев и движенье
звёзд таинственных над миром.
Он пойдёт, огнём гонимый,
в даль, что без конца и краю.
Для него горят закаты,
для него встают рассветы,
для него зима и лето,
и те песни, что не спеты.
Для него растут деревья.
Вкруг него плывут планеты,
и летят с вестями ветры,
и прибой грохочет где-то...
Да, сварил себе похлёбку...
Что, уж утро раздувает
за окном неслышно осень?
Что ж, поставлю. Пусть остынет
это зелье колдовское.
А попробую его я
как-нибудь в другой уж раз.