Надеждами - медно-цианово-блеклыми -
только дотронуться - не обещай,
ибо рушатся в пекло они.
Остывая барьерною славой, прощай.
Не прощаясь, уходишь туда,
где сиреневой мглою маячат
едва остывающие города.
Бесконечные петли зимы. Бесконечные. Бесконечно тупы.
Как январские ночи, они холодны. Бесконечно правы.
Не прощая забытой листвы переплет, помнишь, было с тобой?
Что за слово? Прибой?
С перегнившей травой перегнить,
остывая. Уйти. Не забыть.
Сохраняя заброшенный в небо закат,
уплывая - от пламени тысячей тысяч
окрашенных бурым... Когда-то был рад
Прикоснуться и тускло увидеть в сиянии юной зари
рассекающий небо цветок. Не сгорев, развернуться на брюхо. Умри!
Как в мерцающем пламени новых чудес,
не смолкающем... кающем... открывающем
новых развалов лес,
как сияли в березовом небе снега,
наливаясь, смеялись.
Охотник стрелял наугад,
улыбаясь
махорочным мыслям своим.
И, справляясь
с собою, стрелял.
Не хотелось. Попал.
Замолчать бы подранку, да что-то никак
Невпопад прокричать те последние фразы любви
для Земли,
Что при жизни лишь голые камни услышать могли.
Он хотел прокричать...
Замолчать,
замолчать! Замолчать!..
Не молчать,
отвечать
бурым следом по нежной листве,
к голове липким льдом.
А весною заплачет подснежник. Но это -
все потом лишь, потом...
И помчится зеленая раньше карета,
раззапятнанная бурым бурлом,
Словно тело избитой, истерзанной в клочья последней надежды.
Загнанной. Колотой. Мятой.
Давно не политой весенней водой,
ибо в мире давно не случалось весны.
Проклятой.
Но песни отпеты, а из простреленной дробью одежды
И ныне услышишь прибой.
С ним грядет листопад... листобой?