* * *
Ночь раскинула тайные руки ветвей по дворам –
Из мятущихся хлопьев крылатое ткать полотно.
Но слепая метель своё дикое веретено
Рассекла о громады домов. Умерла до утра.
Город сном припорошен и лунным залит молоком.
Он почти что не дышит, насквозь безучастьем пронизан.
Только слабнущий ветер, очнувшись, сухим языком
Непристывшую кошку рассеянно слижет с карниза.
Неуверенный скрип каблуков на снегу: это здесь?
В закоулки чужого веселья, как в гул балагана.
И, подсев к незнакомцу, глотнуть горьковатую смесь,
Огранённую твердью прозрачной простого стакана.
Погружаться в трясину чужих отдающихся глаз,
В говор старых часов, разменявших охрипшее время
На пружинки минут, врассыпную стреляющих в темя.
И, распробовав вязкий дымок, закурить напоказ.
Даже видеть, что рядом не лица – лишь отсветы лиц,
Что в овале напротив ещё алкоголь не остыл.
Только мир, обернувшийся каплей, вдруг рвётся с ресниц,
Об расшатанный пол разбиваясь в столикую пыль.
Только вдруг зачарованно крикну в нездешний огонь.
(Многоцветный подол подобрав, отойди, суета.)
Лист бумажный ложится на стол, как на Божью ладонь.
Я стихами рождаюсь в отверстом пространстве листа.