I.
Дни летят, как птичьи стаи
Где-то там, поверх голов.
Мы растем и вырастаем
Из рубашек, из штанов.
Ростом выше, ростом ниже,
Толще, шире – кто куда,
И героев детских книжек
Забываем навсегда.
Незаслуженно забыты
Ошиваются в глуши
Мойдодыры, Айболиты,
Мальчиши-Кибальчиши.
Исчезают без возврата
Персонажи старых книг.
Но вчера меня, ребята,
Случай свел с одним из них.
Помню точно, без ошибки:
Аккурат в шестом часу
Мы в пивнушке на Каширке
Убивали свой досуг.
Осторожно, без расплесков
Чинно-блинно, не спеша
Заправлялись «Жигулевским»
Так, что булькало в ушах.
С ходу двинули по третьей
И поблажило слегка,
И вот тут в неровном свете
Я нечаянно заметил
Доходягу старика.
И в мутном отблеске стаканов,
Сквозь сиреневый туман
Я узнал: Степан Степанов!
Из советских великанов
Самый знатный великан.
Ростом – метра три с полтиной,
Ноги в рваных башмаках,
Многодневная щетина
На ввалившихся щеках.
Тяжкой думой обуянный
Изогнувшись, как вопрос
Он сидел мертвецки пьяный,
Свесив в кружку сизый нос.
А вокруг хмельною кодлой
Гужевались кореша
И подзуживали подло
Великана – алкаша.
- А ну, Степаныч, сядь, не кисни,
Выше голову держи.
Лучше нам из прошлой жизни
Что-нибудь да расскажи.
Кулаком Степан пристукнул,
Выбил пробку из горла,
Залпом выпил, крякнул, хрюкнул,
Сшиб посуду со стола.
И уткнувшись в стол локтями
Приготовился уснуть,
Дескать, стоит ли тут с вами
Говорить об чем-нибудь.
Но пьянчуги в оскорбленьях
Изощрялись, как могли
И до белого каленья
Дядю Степу довели:
То метался оголтело,
То хватался за ножи,
Ну а им – какое дело?
Расскажи, да расскажи.
Дядя Степа аж до дрожи
Матерщиной изошел.
Но в конце концов, похоже,
До беседы снизошел.
Закурил, минутку выждал,
Мол, внимательней прошу…
Я подвинулся поближе
И все то, что я расслышал
Я сейчас перескажу.
II.
Да, ребяты, это факт,
И не скрыться от него:
Жизнь я прожил как-то так –
Сам не знаю для чего.
Вы, как бывшие детишки
Про меня читали в книжке.
Что сказать вам про нее?-
Что ни слово – то вранье!
Там ведь, если разобраться,
Все неправда, от начал.
Никогда не жил я, братцы,
У Заставы Ильича.
Я, насколько помню, вроде
Не бывал воообще на флоте
И в жизни, даже издаля
Я не видел корабля.
Вы не верьте глупой книжке.
Врет товарищ Михалков.
Я ж в милиции, братишки
С восемнадцати годков.
У меня, даю вам слово,
Страсти нет к чинам любым.
Как я начал с рядового,
Так и кончил рядовым.
Ну, писатель! Вот умора!
Я таких и не встречал.
Да кто рискнул бы мне в ту пору
Дать кликуху “Каланча”?
В отделеньи я тому бы
Проредил бы махом зубы.
Мы ж – милиция страны.
Нам права на все даны.
Я служил не власти ради.
Ну, точней, не только для.
Начинал, как надзиратель
В общем, стало быть, с нуля.
Я тогда работал просто –
В челюсть, в пах, ногой под дых
В два удара на допросах
Я раскалывал любых.
Ну, а мелких фраеров
Так и вовсе без трудов.
Потому что я в те годы
Был и молод и здоров.
Ночью, вечером, с утра ли –
Предо мною всяк дрожал.
Я в Лефортовском централе
Лично Берию держал.
Подружились мы друг с дружкой.
По ночам, глаза в глаза
Он в открытую “кормушку”
Столько мне порассказал.
Ну, недели две – не меньше,
Даже больше – двадцать дней!
Исключительно про женщин,
Все в подробностях, ей-ей.
Вот, к примеру – ну и ну –
В Спасской башне он одну…
А я от зависти, ребята,
Толька сглатывал слюну.
До чего ж до баб охотчий! –
Хоть и бывший, а нарком.
Запирал его на ночку
В женской камере тайком.
Все равно ему в расход
Пусть хоть душу отведет.
Ведь у нас добра такого
Невпротык, невпроворот.
И однажды раз под утро –
В полчетвертого утра
Я извлек его оттуда
Дескаль, Палыч, все, пора.
Говорю ему в упор:
Собирайся и во двор
Приводить сегодня будут
В исполненье приговор.
И хоть верьте, хоть не верьте
Я и сам смутился вдруг,
Потому, что взвыл Лаврентий
И взмолился: “Степа. Друг!”
Пусть немного подождут
Мне б еще маленько тут…
Я успею, дайте братцы,
Мне хотя бы пять минут.
Пять минут перетерпели,
Глядь, идет! И впрямь успел.
Потянулся – мол теперя
Можно хоть и на расстрел.
Прислонился он к стене
Улыбаясь, как во сне
И сверкало под лучами
Злополучное пенсне.
После этого знакомства
Завертелось кувырком!
Я по женской части просто
Стал свирепым маньяком.
И сынок мой Жорка, значит,
Был как раз в ту пору зачат.
На дежурстве, прям как есть
В одиночке номер шесть.
А теперь все к той же книжке
Возвращаюсь снова я,
Потому что много слишком
В ней отборного вранья.
Вот, к примеру, пишет автор
И причем на всю страну,
Что сын мой вышел в космонавты
И летает на луну.
Это что же, Михалков
Держит нас за дураков?
Неужели в самом деле
Он на столько бестолков?
У Егорки, между прочим,
Классов около пяти.
Космонавт он, это точно,
Но особенной статьи:
Из питейных заведений
Возвращаясь в поздний час
Он свободное паденье
Испытал уже не раз.
По-гагарински здоров –
Пить без просыху готов.
И в вытрезвителях районных
Он известней, чем Титов.
Вам наверно это странно,
Вряд ли кто меня поймет.
Я ведь тоже строил планы
Лет на тысячу вперед.
Я всю жизнь прикинул четко
До последнего до дня,
Да сгубила, братцы водка
Невезучего меня.
Ведь меня тогда любой
Угощал наперебой.
Это ж очинна почетно
Пить в компании со мной.
И не знаю – с этих пор ли,
Только стал я пропадать.
Как из органов поперли –
Ладно, думаю, плевать.
Ишь кого, едрена мать,
Захотели напугать!
Да мне с моими кулаками
Без работы не бывать.
Но обшибся я на деле,
И расклад пошел такой:
По семь пьянок на неделе,
Ежемесячно – запой.
Из-за этой злой заразы
Я остался без погон,
А теперь, в связи с указом
Перешел на самогон.
Спору нет – обидно очень:
Докатился – стыд и срам.
Но живу я лучше прочих,
Потому что по утрам
Мне поможет похмелиться
Вся милиция столицы
И не даст родная власть
Мне несчастному пропасть.
Да, и вот еще два слова
Должен я провозгласить:
Гражданина Михалкова
Я хотел бы попросить:
Ты садись-ка, пень еловый,
Да обо мне пиши по-новой
Пусть сегодня ребятня
Знает правду про меня.
Ведь в любые времена
Справедливость быть должна.
Нам в эпоху перестройки
Полуправда не нужна!
1988г.