На прошлой неделе мне приснился микрофон в сметане.
В тот же день в одном из репортажей с места исторического события я выудил для себя полезную информацию о присутствии на мероприятии в ЦДЛ сьёмочной группы питерской воскресной программы «Графоман» и, лишившись покоя, с нетерпением стал дожидаться выходных, дабы, находясь в значительном удалении от столицы, получиться приобщённым к столь знаменательному событию и окунуться в поэтическую атмосферу вместе с ушанкой и пимами.
Вооружившись ради такого случая непочатой полуторачасовой видеокассетой с целью увековечивания будущих классиков, расположились мы с Нюрой (что в аккурат гостевала у меня) как два голубка в обозначенный телепрограммой час у экрана старенького нашего телевизора, купленного в год вступления в должность Михаила Сергеича, и включили «Культуру».
Ведущий – гладкий сытый очкарик с непорочной младенческой улыбкой (Нюра ещё справедливо заметила, хихикнув, что, мол, глянь, вылитый ты, Михей Палыч) дал «добро» на включение репортажа, и я тотчас же нажал «плэй» и замер, как ягуар перед прыжком (Нюре, правда, показалось, как соседский козёл Яшка, когда приходят за ним для покрытия коз окрестные бабы).
На экране замельтешили разноцветные фигуры, и я лихорадочно пытался хотя бы определить, которая же из красных кофт Наталькина В-Ю. Но на пятьдесят восьмой секунде мужик репортаж показывать перестал, а, наоборот, взахлёб принялся представлять родоначальника сумасшедшего направления в современной поэзии, той, что без запятых, но с вывертами и ни о чём.
Я велел Нюре перемотать запись на исходную позицию, а сам полез в погреб за прошлогодними груздочками с тем, чтобы, замочив их в сметане, предложить даме к медовушке, от которой она, каждый вечер забегая на минуточку за солью, смешно морщила конопатый нос.
Разговевшись медовушкой, на этот раз на экране я разглядел мелкую девчонку, сидевшую прямо на полу в центре помещения, и подумал, что это запросто может быть Коробочка,
а в первом ряду – крепкую даму моих лет и сказал Нюре, что это, должно быть, Печальная путница. Красных кофт было несколько, но Натальки В-Ю ни в одной из них замечено не было. Ещё обнаружил я группу из нескольких одухотворённых лиц мужеского полу, стоящих в холле, и одно лицо даже показалось мне приветливым и оттого знакомым.
Потом показали мельком худенького парнишку в сером свитере на сцене у микрофона, и тут же - как он лихо, ничуть не смущаясь, даже как-то хвастливо, что-то сообщал
всей стране. После четвёртой прокрутки мне-таки удалось вникнуть в его речь:
«...Публиковаться могут все, но достичь каких-то результатов, то есть, победить в конкурсе, или быть избранными редколлегией – это уже, как бы, удел избранных» (!)
Я аж остолбенел и подавился груздем, спасибо, Нюра меня вовремя по спине огрела.
«Еттиттвоювкочерыжку, - выматерился я трёхэтажно (что позволяю себе при дамах лишь в особо исключительных случаях), - так Толька Рефт в аккурат то же самое говорил про «быть избранными – удел избранных», и за эту критику снизу его регулярно руководство живота лишало».
Я опять перемотал назад запись, и тут уже дюже пристрастно стал разглядывать высказавшегося парнишку на предмет – не Толянку ли это наш, и остался в глубоких непонятках. Нюрка, чтоб мне угодить, на всякий случай пропела «хорошенькой-то какоооой», за что была одарена на дорожку остатком медовушки вместе с графином и выпровожена восвояси.
Теперь я знаю, к чему снятся микрофоны в сметане.