Не железными оковами
и не золотом кольца
приковалась незаконно я
сердцем к сердцу молодца.
Темной ноченькою не спится мне,
влага оченьки кропит –
все я брежу славным рыцарем,
что за стенкою храпит.
В коридоре ли я встречу ли,
в туалете ли столкнусь,
жду, что он от делать нечего
мне свою расскажет грусть.
Мол, вот так-то вот, красавица,
одиноки ты и я,
надо как-то бы исправить нам
одинокость бытия.
И порой еще нетемною
в коридоре, невзначай,
приглашу к себе я в комнату
на «товарищеский чай».
Причепурюсь я, как девочка,
спрячу с пальца перстенек,
приоткрою дверку щелочкой,
словно тоненький намек.
Я подол короче сделаю,
утянусь я кое-где,
чтобы ноги мои белые
он получше разглядел.
Кружевную комбинацию
так надену я тогда,
чтоб как стану нагибаться я,
он ложбинку увидал.
А когда придет мой суженый,
сядет грузно на кровать,
скажет, что такому ужину
без поллитры не бывать.
Я, конечно, засмущаюся,
мол, спиртное не по мне.
Ну, а он заявит: «К чаю-то
очень польза есть в вине»
Пригублю сперва я чуточку,
он хлебнет, понятно, все.
И уже через минуточку
разговор про то, про се.
Стану глазками поигрывать,
часто трогать перманент.
Он начнет уже отрыгивать
очень тонкий комплимент.
Дескать, глазки мои масляны,
дескать, щечки – маков цвет,
дескать, очень я опасная
и люблю кого, аль нет.
И тогда-то выгну спину я,
будто мне неловко жуть,
чтоб увидел он ложбиночку
и еще чего-нибудь.
Он возьмет меня за плечико,
а другой рукой за грудь,
и тогда уж, делать нечего,
я сама к нему прижмусь.
Он тогда начнет решительно
целовать меня везде
и рукой своей внушительной
лапать там и щупать здесь.
Я: «Не надо!» и «Ну, что же Вы?
Вдруг заглянут сторожа!»
А сама начну немножечко
извиваться и дрожать.
И меня несильной силою
он завалит на кровать,
и начнет неловко милый мой
все подряд с меня срывать.
Будут пуговицы сыпаться
и резинки шлеп да шлеп,
побегут по телу цыпочки,
как щекочущий поток.
И уже полураздетая
побегу защелкнуть дверь,
а ему шепну при этом я:
«Раздевайся сам теперь!»
Буду простыни раскладывать,
а сама исподтишка
стану пристально разглядывать
своего баловника.
Как рубаху полосатую
снять пытается рывком,
где какой он, волосатый ли,
где худой, а где с жирком.
Как смешно он будет путаться
из кальсон и из штанов,
и каких размеров вздутие
на трусах его видно.
И нырнув в постель, для виду я,
Чтоб понравиться ему,
Вся простынкою обвитая,
Позу гибкую приму.
На одной ноге качаяся,
тянет потные носки,
и глядит, как завлекающе
приоткрыла я соски.
Наконец, в кровать уляжется,
всю собой ее заняв,
и своей мужскою тяжестью
водрузится на меня.
Я сперва сожмусь, как девушка,
чтоб подумал голубок,
будто он ломает плеву мне
сквозь волосья и лобок.
Я его объятьем скована,
нету воздуха в груди,
он железною штуковиной
все во мне разбередил.
Я и попочкой, и грудями
вся пружиню, как матрац.
Ой, не зря любима людями
половая эта страсть!
И еще он не отдышится,
стану вновь его ласкать,
мол, любовь моя, услышь меня,
полезай наверх опять.
Буду много раз стараться я,
и хотя ему невмочь,
за мужскую репутацию
поработает всю ночь.
Каждый день я солнце красное
стану к ночи торопить…
Жаль, что рыцарь распрекрасный мой
все за стенкою храпит.