...Должно быть, в незапамятном столетье, за тысячу веков до новой жизни,
За бездною межзвездных расстояний, до появленья света, тьмы и звезд –
Ты был во мне. Предвещенный, рожденный и сбывшийся. Законченной строфою,
Взорвавшейся сверхновой, первой нотой, прорвавшей тишину, родившей мир,
Первопричиной мира... Первым словом, родившим сущность. Сущностью рожденья
И жизни – милый, ты во мне светился, сиял моей звездой – уже тогда...
Я обучалась новому наречью – я по ночам прислушивалась: имя
Звучало тихой музыкой извечной, певучей, тонкой, сладкой, точно мед...
Сознанье повторяло эти звуки; звук порождал во мне шестое чувство –
Любовь (читай – поэзию). Не странно ль, мой милый мальчик, грезить по ночам
Мелодией – и образом – и словом? Твоим дыханьем, жаркими губами,
Волнующими пальцами... Не буду перечислять... Додумай, милый, сам.
Я веровала глиняному богу. Бог был почти живым. Он мог меняться
(от позы, от решительного жеста – до тонких, изумленных черт лица),
Когда его мои касались руки... Взгляни: вот бог согнулся, вот заплакал,
Скривившись, как от боли... Только чаще мой идол побеждал, торжествовал –
Я плакала... Я собирала влагу в ладони – чтобы дать ему напиться,
Чтобы смягчить, разгладить, успокоить морщины на нахмуренном лице.
...Но бог мне перестал повиноваться. Он глух к мольбам – он перестал быть богом:
Бездушная фарфоровая кукла бесчувственна. Его не отогреть
Ни нежностью мелодий, ни касаньем дрожащих пальцев, ни надрывом песни,
Ни жаром поцелуев, ни безумьем мятущихся огней в больных глазах...
...Нет ни божеств, ни мифов. Лишь осколки мечты, ладьи Хароновой обломки
Да черепки разбившегося счастья качает равнодушная волна...