Во дворце у царя жил один архитектор.
Был нездешний он родом и очень скучал.
Жил он с сыном, работал, мечтал и нередко
самодержцу с отставкой своей докучал:
“– Государь-император, я грек небогатый,
я-де сына женю да и внуков рожу,
а за морем нам денег отвалят лопатой...
Отпусти ты меня, Зевсом-богом прошу!”
Царь в ответ: “– Да ты что! Ты мужик ещё крепкий,
и умён, и умел – знай трудись себе тут!
Подарю тебе лошадь, и даже карету,
или сыну протекцию дам в институт.”
Но Дедал-архитектор был ушлый пройдоха:
он решил, что на Крите не климат ему,
а вот в той же Италии очень неплохо...
“– Поплыву на плоту – так ещё утону...
Эх, пошто я не птица! Взлетел бы я в небо,
и – прощай ты, немытая наша страна!
Чаю я, встретят там не одной солью с хлебом:
макаронов дадут, мандаринов, вина...”
Втихаря “диссидент” стал ощипывать уток,
перебил на помойках столичных ворон,
даже в тёмное время критических суток
жирным царским павлинам нанёс он урон.
Сын Икар между тем удил рыбу в заливе,
щупал девок-рабынь, упивался вином.
В это время Дедал конструировал крылья
и трудился неслышно, как маленький гном.
Сын Икар был довольно смышлённым подростком,
по ночам упражнялся в “метаньи копья”.
А Дедал, перемазавшись перьями с воском,
конструировал крылья опять и опять.
Наконец, всё готово. Наевшись оливков,
старый мастер позвал своего сорванца
и сказал:
“– Улетаем, Икарушка, слышь-ка! –
Сын спокойно и молча взирал на отца.”
“– Что ты, сын мой! Да разве не хочешь за море?
Иль тебе по нутру этот мир лесбиян?
Ведь подохнешь у них в нищете под забором!
Что молчишь? Отвечай! Заболел или пьян?
Я куплю тебе там итальянские джинсы,
колесницу “Фиат” – только будь молодцом!”
От таких обещаний башка закружится
у любого – и сын согласился с отцом.
Провели тренировки тайком от соседок,
и однажды, в лучах златокудрого Феба,
папа с сыном, из амфор хлебнув напоследок,
растворились в дали средиземного неба.
“– Вот летят, вот летят! Отворите скорее ворота!”
Во дворце у царя заряжают пращу.
“– Проворонили, сволочи! Всех к эшафоту!
Архитектор, зараза! Вернись – всё прощу!”
Но напрасно орал на молу император,
подражая ораторам древних Афин.
Заходя восходящему солнцу в кильватер,
на волнах белобрюхий резвился дельфин.
Между тем беглецы знай махали крылами,
и на крейсерской скорости мчались вперёд,
ощущая себя королями, орлами,
презирающими пешеходный народ.
Крылья машут, и ветер к тому же попутный.
Папа сыну кричит: “Не робей, мол, держись!”
Но, устав от полёта, сынуля беспутный
про себя опасался: “Не рухнуть бы вниз...”
Умудрённый Дедал дал инструкцию сыну
наипаче блюсти потолок высоты:
коли солнце нагреет крыло слишком сильно,
то отвалятся напрочь павлиньи хвосты.
Но Икар, неразумный в делах инженерных,
полагал осторожность привычкой рабов,
наставленья – уделом жрецов лицемерных,
а желание жить – суетой дураков.
И тогда он дерзнул, как последний мальчишка:
отклонился от курса и в море упал.
Эту глупую смерть в исторических книжках
в виде подвига некий осёл описал.
А Дедал дотянул-таки с помощью божьей
до Сицильи. Один. Хоть в могилу ложись!
Сердце кровью его обливалось. Так что же –
только этим и занято сердце всю жизнь!
Крепко запил Дедал на желанной чужбине,
бил себя кулаком, слёзы горькие лил,
всем твердил о кончине несчастного сына
и в порту Сиракуз подаянье просил.
Так и жил он, безвестный, скитаясь без дела,
тосковал втихаря о былых временах,
толковал о гоненьях на Крите на белых
и о том, что свобода у них – криминал...
Вот таков был итог инженера Дедала,
сын которого глупо себя погубил.
Стал он грязен и нищ, и под сенью платана,
в тишине, до скончания дней брагу пил.
апрель 1984