Однажды, в меру взбалмошной особе,
На день рожденья поднесли ружьё.
С намёком, будто гордой Пенелопе,
Которую замучило жульё.
Красивая, имела, вроде, мужа,
Но он всегда в командировках был,
В её душе, понятно дело, стужа,
Бороться с ней ей не хватало сил.
Поклонники, любовники, фанаты
(Она стихи любила сочинять),
Любви прелаты, но скорей, пилаты,
Вокруг кружились, чтоб не дать, а взять.
Особа наша, вмиг ружьём пленившись,
Мгновенно на охоту собралась.
Не разузнав чего, не помолившись,
Медведя (сразу!) завалить взялась.
Компанию вздыхателей собрала
(Охотников совсем другой руки'),
Искать берлогу по чащобам стала,
Упорствуя и дёргая курки.
На третий день, в полуденном привале,
Её Топтыгин сам нашёл в кустах.
Она там разлеглась на сеновале
И пребывала в дрёме – есть, во снах...
Едва узрев, пленился косолапый
(Красавицею вздорной был сражён),
Забыв малину, скрёб затылок лапой,
И всё вникал, где явь тут, а где сон.
Она была сверхсладостным виденьем
(Не только для блудливых егерей),
Медведица, косматым приведеньем,
Ему казалась, по сравненью с ней.
Конечно, тут "охотница" проснулась,
А перед нею – сам "виновник" дня.
Ружьё схватила, выстрел... промахнулась!
И... в обморок... от страха и огня.
Михалыч, натерпевшись страха тоже,
Рванул через кусты и был таков.
Бежал, потел, но всё мороз по коже,
От памяти зрачков её стволов.
Она же, как во сне, едва очнувшись,
Домой рванула, к мужу, что есть ног:
Случается, лишь к чуду прикоснувшись,
Вдруг понимаешь, чудо – не есть Бог.
Бывают в жизни встречи и покруче
(Любовь и зло соседствуют всегда).
Желанья наши делают нас лучше,
Но лучшее... хорошему – беда.