Поставил твёрдо карандаш –
такое настроенье ныне.
Я удручён: был вечер наш
Три дня назад
Восторга спад
Мы по причине
работы, мужа и семьи
врозь дышим, и считаем дни,
как в карантине.
Без дел, без жениных угроз,
которой я собрал вещички,
стою с буханкой в полный рост
средь уток, где и альбинос:
«Питайтесь, птички!»
По паркам алчною слюной
Мой дух витает – то «Ты мой!»,
То «Здрасьте!» – сухо.
Зачем я так уверен в том,
Что на полу спит под пальто
Твой муж? По слухам,
покуда мужнин телефон
вновь барахлит, меняя тон,
там всё о кей - одним плевком,
единым духом.
Клянусь я жизнью, на кресте,
В том, что пальто не на гвозде...
Земля мне пухом!
Переживаю я, брожу,
в себе привычен видеть жертву.
Буханку медленно крошу,
как прах по ветру.
Что потерял, что нахожу –
швыряю щедро.
Но словно этот воробей
у клюва голубя, верней
везде и всюду,
хватаю крошки. Как репей
меня бы выдрать побольней!..
Пойду побуду
В тени аллей.
Вдруг...Что такое? Ты звонишь?
Ты в новом платье, говоришь?
Я – наизнанку:
«Шик!» – тебе в трубку, птицам – «Кыш!»
Устроим пьянку.
Смеёшься ты. Я тоже рад.
Минуты три тому назад,
Промазав тумбой,
Муж пару окон снёс и ниш.
- Так, значит, у подруги спишь?
Встречаю. Пусть он, как салат,
Уснёт под шубой!
Сегодня будем у меня
всю ночь. Причёсываюсь вилкой.
Жена прошедшая точь-в-точь,
что бес горилкой,
во злости днём безумья для
иль с умыслом во злобу дня
( покуда с жилкой
она купеческой ) – в конце
совместной муки
весьма тряхнула мой н.з.,
кляня меня на языке
кармана куртки.
Мне отвалился час на то,
что б превратить дворец в гнездо,
врата – в лазейку,
собрав всё в кучу...и в уме,
найти горбушку на окне,
в шкафу – копейку,
псалтырь бубня себе под нос,
сев на матраца семь полос,
найти на кисти
три линии...и от трусов
резинку, и в конце концов
смысл жизни!
Жена очистила до пят
меня в счёт будущих зарплат
на год и выше.
Я утешаюсь, что сейчас,
поскольку отвалился час,
не лысый я, как циферблат,
а рыжий.
И пусть. Улыбка три на семь
( за единицу – два-три зуба!)
Устав от внутренних реформ,
к тебе Иваном - дураком
бегу, изведшийся до клемм
по сжатью рук, по части форм –
до крупа.
Твой эскалатор – мой язык.
Утрамбовал народ кадык
( жду час!) – в сиденье.
Покуда в солнце облака,
ты едешь в сетке рыбака,
как на съеденье.
Мы обнимаемся с тобой,
как два аварца.
- Дорогой!
Хочу...
- Я тоже!
- ...вина и...
С сим напитком вмиг
вычёркиваю я шашлык.
- В чём дело?
- Ах, родная, дык...
Где гроши?
Пусть мир не с нами – вокруг нас:
сардины в море, пиво в Вене,
и на банальные пельмени
пристрочен намертво лампас,
что может быть прекрасней ночи?
Все дома! По гостям, короче –
как раз!
Так получилось – нынче дома
мы не собрались тет-а-тет,
и не собрались у знакомых,
куда ведёт меня не кома
с тоски по сапиенсам гомо –
звериный след!
Меня не любит балалайка
В.Ч. в руках его жены.
Поскольку не с супругой мы,
а как обычно – отгадай-ка! –
тем паче. И куда идти?
«Постой! – уже склонясь к окурку,
расправил плечи, - его куртку
одел я!».
Нахожу купюрку,
вторую...так до девяти.
И вот уже пети – мети
мы разметаем по проулку
в таком восторге, что в ларьки
ты влезть готова, а я – в дурку!
Заезжая дорога здесь,
как, впрочем, все сорок четыре
о-ва, мостами перемирье
в ночи нарушившие в честь
кусочков лакомых Нептуна,
на шторм идущих мимо штурма
начала века ( если сесть
на мачту крепости – то место
как на ладони).Что до нас –
до Итальянской в этот час
не меньше, чем до Белы Куна
( когда ты без плота и шеста!)
...или шеста?.. Мои сомненья
ты вновь рассеиваешь вмиг –
поёшь, и сладкий голос нимфы
затмил любые ударенья:
и верные, и что для рифмы,
и все, какие не постиг.
Я восхищён: «Вы нимфа, мисс!»
Бриз, ветер – не дери же глотку!
Тобою сифилитик – сфинкс
воспет...
- Вы нипфоманка!
- Чи-из! – ты улыбнулась, как на «бис»,-
пойдём на кладбище пить водку,
мой дорогой!
- Вы никрофилка!
- Наливки, может?
Ручкой властной
обняла:
- Это как смотреть!
Смородины прошу я красной.
- Нет, чёрную!
- Ну , ладно!
В грязной
ладони разжимаю медь:
- Нам «Чёрную...
Целуешь:
- ...смерть!»
Литровки декольте глубя,
приковывая взгляды к днищу,
я не пойму – острастки для
иль просто, «Чёрной смерти» в пищу
мы тут, иль это корм в коня?
кому кричишь: «Возьми меня!»
мне иль Смоленскому кладбищу?
На ремешке по форме танца
скелет – брелок туда-сюда,
что означает час и два,
и три. С могильного ряда
сдуваю пыль, и пью до дна
за Королеву Декаданса.
Я пью, и мир провозглашаю
к твоим стопам на все лады,
и пятый сектор орошаю
плевками – пусть растут кресты
пересечением проспектов.
Хотела ты кабак, цветы.
Твои желанья совмещаю
- На, дорогая, - я вещаю, -
Как в ресторане, прям с плиты!
Ты смотришь на меня надгробно,
а после в зеркальце.
- Ну, вот!
Любуешься тем, что сгниёт?!
И сам же мыслю мезантропно
надбровным валиком своим:
«Пока ты свой наводишь грим,
здесь все лежат, а мы сидим
Ну, неудобно!»
Ночь в белом саване своём
нащупала кармашек сумки,
что б от чумы и прочей чумки
столетия, как добрый гном
предохранить с кончиной суток
скитальца, кто быть должен чуток
к себе ... и к тем, конечно, в ком!
На непонятном языке
шепчу тебе некролог...
Вскрытье!
С туманом в восковом соитье,
с лучами в пламени венке,
с тобою в утренней ладье
я отпеваю ночь, что в струге
в свой путь мостов скрестила руки,
покуда диск на горизонте
не вспыхнул спичкой в коробке.
На перекрёстка божьем лоне
мы люди с шахматной доски.
Небитое рассвета поле
меня застало в жалкой роли:
ты – ноги, а я лук – в чулки.
Опять стою в обрывках толи,
деля, как апельсин на доли,
в кармане дырку на долги.
Зачем? Что б новые обресть?
Ну, да – что бы Адам и Ева,
глядишь ты – ферзь и королева –
(те, кто мы , в сущности , и есть!)
Я куртку В., который Ч.
Вернул В.Ч., т.е. ему же,
«А курточного долга, друже,
не жди!»- я тонко намекнул,
что означает, вслух сказал,
пожавши на плече посланьем
вороны с крыши, и что кружит,
плюс к ним ещё какой-то туши,
что чести я не запятнал.
Готов-де всё отдать до майки
и просто так и на развес,
но через А., который С.,
и соблюдя свой интерес,
взяв за починку балалайки.
Виват! Пересеча экватор
цепочки на твоей груди,
язык мой не скрепит: «Плати!»
на твой абсурд: «Пойдём в театр!»
Я сам, как гид-организатор –
Два пива. Вобла. Мы в пути!
Настойчиво сметаю с шаржа
свой запылившийся костюм,
И всё, что мне пришло на ум,
отколупав от Эрмитажа,
для достижения венца
интеллигента, встав к портьерам,
держу в глазах, всем прочим телом
вживаясь в мумию жреца.
Вот и звонок. Вот стынет свет,
как солнца. Ковриками с пляжа
скатали шторы, то есть тент...
кулисы!.. Тьфу, интеллигент!
Ну, вот и ложа. Вот и лажа.
Скучища. Одним словом –
бред!
Где море? Сцена – голый берег!
Актёр лежмя плашмя кишит.
По мне, кто эдак полежит
и даже лужи не измерит
( что значит трезв!) – тот лицемерит,
иль недоумок, иль подшит.
Ах, эрос! Дивная игра!
«Вот так! Вот так! Вот так! Безумно!
О, боже! – твоих вздохов сумма
того гляди, сведёт с ума, -
Ой, хорошо!»
Да, хорошо б,
Когда б не несколько особ –
то :«Не скрепите!» – где-то близ,
то рядом: «Сядьте в оба кресла!»,
то «Не качайтесь вверх и вниз!»-
тебе с тринадцатого места.
«Не забывайтесь! – и над нами,
и ниже, - вы в искусства храме!»
А ты:
- Плевать! Оркестр – в яме!
Пожарный щит! Лопату! Бис!
Я ж под тобою одержимо,
боясь свободного зажима,
мечтаю скрыться в тень кулис.
Я правлю бабочку и пусто
глазею в коридор пустой.
Совсем отстали от искусства –
там третий акт, у нас – второй!
«Да-да, вот так!..» – и между делом
повсюду нахожу изъян:
Во-первых (повторюсь, ну, что же,
ведь бесит!) здесь никто не пьян,
всяк только хвастается телом –
не боле – это во-вторых,
и в- третьих , стены в чём-то белом...
- Как на усопшем! – в мелкой дрожи
кричишь, так хлопая в ладоши,
как будто жертва промеж них.
- Ах, дорогая, я надеюсь
не будем, что б не быть беде,
о мертвецах!
- Конечно, - мне
Киваешь, - ну, пойдём! Ты где?
Ну... поцелуй же меня в челюсть!
Нам по безуменки попало
в глаза. Колено – добела,
до белого колена, тла
моргаю, «Где ты? Проморгала,-
твердя, - такого парня, а?! –
комедианта, театрала!"
Опять на час ты опоздала.
Лохматой лучше бы пришла!
Глядишь в меня ты, в мире пьяном
Со всем, что я наговорю.
Наш общий друг, наш СуперХрю,
водил тебя по ресторанам.
Я ж, всклоченный карманной тыщей,
Перед тобой стою, как нищий,
Сто раз приравненный к рублю.
И мостовую на пикеты
готов глазами расчертить.
Ты ж Красноярском на червонце
в рисунке каждом видишь солнце,
из «Англетера» мне конфеты
ссыпая с целью угодить.
И говоришь меня положе,
что б избежать идейный спор,
и потому с серьёзным видом,
о том ,как мы с тобой похожи,
одни и те же даже боже
цигарки -с длинным белым фильтром
куря: ты – « Воуг», я – «Беломор»!
Что хулиганить в нашем вкусе!
«Конечно, так оно и есть! –
я мыслю в горе безутешном, -
тебе – в авто или в джакузи,
а мне – на Прачечной, Тележном...
Ещё чуть-чуть, и буду здесь!»
Стою, кривляюсь всяко-разно,
но держишь за руки напрасно,
и с правого ботинка слезь!
Слезь – не препятствуй, сделай милость,
моим причудам. Я судьбой
привит, как стебель, к мелкой шкоде.
Будь даже ты моей женой,
в графу недолго о разводе
«Идейная несовместимость»
вписать – хоть трижды в переплёте,
пусть даже левою ногой!
Меня, как ветер, не удержишь!
И не пытаешься? Ах. Так!
Что ж по ребру орлом орешишь,
Крича, что мы – один медяк?!
Ты ж из серебренного века.
О, снисходительной не будь!
Мне – в серебрянке твоё Эго,
напоминающее ртуть
на вкус и глубиною смысла!
Но знай – и я не мелковат,
пусть даже ты у Мысли мыса
Борея жаждешь с круга – пирса,
Я – с пива за углом Пассат!
Что? Мы поссорились? Я рад!
Возьми – чужого мне не надо –
Из «Англетера» и «Армандо»
Все свои фантики назад!
Пока! Пойдём – попишем оба.
В твоих руках синица – тля!
Я не кажусь тебе ужасным?
Что ж, окунайся с журавля
подвешенным ведром в потопа
колодец общий, коли так,
мертвецким слогом декадансным,
что ж, уходи в любви до гроба
погостом Красненьким. Я красным
словцом пройдусь, чеканя шаг,
как золотая антилопа.
Твоя фонистка ( что в ней проку?)
И схожий с флюгером хирург
(раз дрыхнет пятками на юг!)
нас бросили, а зря, ей богу! –
мы ж их свели: ты с того боку,
я – с этого, с ума и с толку,
свершая многотрудный план
сближенья, поэтапный, то есть,
недавно им сказав: «Знакомьтесь:
Сергей – Наталия – Диван !»
«Кретины!» – с языка слетает
на стол – буфетчицу спугнуть,
которая, что б крошки сдуть,
солонку на меня роняет.
- Ой, извините, извините!»
- Да, ладно, ерунда, не суть!
Ударьте, ежели хотите!
Хотите, можете и пнуть!
Распните матом трёхэтажным!
Ну!..
- Заходите к нам опять!
- Что ж, скоро появлюсь, ну, скажем,
на сотом дне рожденья Вашем
Вам сто лет жизни пожелать!
Пора на выход. Ветер носит.
Зря тянешь нищий – постовой
ко мне египетскую шею:
когда б тебя сравнить со мной,
твой крюк не милостыню просит,
а тормозит такси – неделю
я морду зажигалкой брею,
причём, чужой!
Да-а... как и школьные зашкирки,
те годы обернулись в штрих,
когда не психом – лишь подранком
душевным
по немецким танкам
бросал шампанские бутылки,
за Волгу не пуская их.
Давно прошли гулянки в Плёсе...
Мне и сейчас – раз плюнуть – в гости,
но их деликатесы – в дых
на сей момент, как богу – агнец.
Один лишь вегетарианец –
хвоще-плаун в цвету святых,
но в кожаной при этом куртке,
печётся только о желудке,
а я бегу от всех живых,
в горб превратив походный ранец,
брелком выстукивая танец,
и мысля о своей удмуртке
из старорусских столбовых.
Ах, благодетели, не с вами
я в переулках заклеймён.
Вас интересными людями
Назвать, что Музой глупых жён,
или же сборником стихов
брошюру из пяти листов,
где самый среди них почётный
всегда, как правило, нечётный,
ибо – к чему он прикреплён?..
Мне – кровь из носа – не вернуться
Назад. Уж лучше под трамвай!
Теперь мне некуда приткнуться.
Хоть псевдоним себе давай
В ответ на «Кто ты?» – вяло, куцо:
- Кто? Николай я Нидворай!
- Гуляй! – и только посмеются
порядка стражи.
Куда гаже?
Потяжелели и советы.
Из сердца б вон – и с глаз мешки!
- Живёшь не правильно!
- Все беды
от дури!
- Мрачные стишки!
- Не пашешь, так пиши во благо
- ты, содержимое кишки!
Всё! Нате, общество, сонеты!
Их затрублю во все рожки,
не залезая в «Тропик рака»,
сложась Москвою в Петушки!
К сопливому девицы сердцу,
чуть высплюсь, приурочу ямб.
Что б мне под голову для весу?
Ладонь, тюфяк, подушку?
- Рельсу! –
Вдруг слышу голос дамы-Вамп.
Трясёшь за плечи, и как будто
«Умри!» мне шепчешь...иль «Проснись»?
Готов на всё, но...
Это утро.
- Вставай!
Час от часу не легче...
- Я это...Жизнь!
- Жись – отвяжись!
Прочтя сонеты полупьяно,
моя знакомая по сну,
сняв юбку – с картою Ирана
один в один – несёт муру:
- В два первых дня я не даду!
В зашей целую, и бреду
забором...досточками в ряд,
где Среднеохтинский мостят,
скрываясь в тень четверостишья.
И вижу, улыбаясь криво,
Как ты стоишь в рожденье дня,
инертно мужу говоря:
- Что, разве ночью что-то было?
Не помню!
Лист календаря
Он в тщетном оторвал восторге:
- Луна сегодня в Козероге
была!
И смотрит вглубь тебя
сощурясь, как в каменоломню.
А ты:
- Луна? Во мне? Не помню!
И, мелкой дрожью прогудя,
Я с трубкой мыслями сливаюсь –
гудок... «Мадам, я извиняюсь! –
и дальше, слов не находя, -
Не прав...и, в общем...» ( нет, не дело!)
гудок... «Друг друга не виня,
давай помиримся, чертовка!»
гудок... «Я жду. «Серафимовка»
В семнадцать тридцать вынос тела!»
гудок... «Родная, то есть я
уже лечу...лечу...вот только...»
- Что?! – вдруг, дыханье затая,
я слышу рядом.
- Здравствуй, Ольга! лето, 1998.