Анатолий Головатенко
Taedium vitae,
или
Скучный текст об интересе к жизни
Interest inter carere et egere.
Seneca
О том, что не имеющий вовсе не обязан испытывать нужду, а не умеющий — ее справлять, можно догадаться и без античных этико-филологических умствований. Интересно, правда, что безличная (а какая же еще?) форма interest вместе со своим подразумеваемым инфинитивом с одинаковой легкостью обозначает и присутствие с участием, и всяческую напыщенную важность, и промежуточность, и нечто вроде межеумочности, и — как у Сенеки — способность разниться. Из нее-то (способности) и проистекает, должно быть, то, что в постантичные времена стали называть интересом.
Менее интересно (но более знаменательно), что первый из помянутых в эпиграфе латинских инфинитивов при всей своей неопределенности явно намекает на связь необладания и свободы — банальность, о которую до сих пор спотыкаются все кому не лень — не лень слыть глубокомысленным, но неохота называть вещи своими именами, невмоготу ставить существительные перед прилагательными и недосуг принимать жизнь как данность.
...Слово жизнь почему-то любят сопровождать каким-нибудь эпитетом. Если послушать себя и других (чего вообще-то делать не следует), то окажется: жизнь бывает веселой, собачьей, духовной, трудной, беззаботной, честной, пустой и наполненной, сытой и насыщенной событиями, зряшной, праведной, порочной и даже таковой. О легкой жизни говорят с легким же осуждением, о жизни долгой и совместной — с лицемерным уважением, о пропащей — с плохо скрываемой радостью (если жизнь чужая) или с деланным раскаяньем (если своя). О заемной жизни пишут сентиментальные немцы, о vita nova — самодостаточные итальянцы; англичане — те, что помудрее, — избегают скользких определений, но не отделяют жизнь от мнений какого-нибудь джентльмена. Русские же (те, что не склонны ни к агиографии, ни к автобиографической неуемности) так и норовят (или таки умеют) поставить после слова жизнь — а иногда и вместо него — имя (хорошо еще, если без паспортных данных). Получается чаще всего что-нибудь вроде “Клима Самгина”. Скучно...
...Жить, однако, интересно. Интерес к жизни рождается с нами (а умирает уже без нас — или мы без него помираем). Мы это когда-то знали — может быть, в детстве. Тогда мы были любопытны — или, точнее, любопытство было нами, каждым из нас, и кроме него ничего не было, и всё равно хватало на всех. Потом пытливость ушла, появилась хватка; и еще осталась любовь. Она и оставалась с нами — пока все друг другу не наскучили.
Потом — вторая попытка, и третья, и так до тех пор, пока спасительный цинизм не собрал по шинкам и пыточным камерам мелко нашинкованные и вполне испытанные слова, выпавшие из общего нашего детства, пока не склеил их корни, не сдобрил приевшиеся фразы иноязычными афоризмами. Стало интересно.
Интересно говорить банальности. И слушать их тоже совсем не влом. Интересно ломать и ломаться, чинить, бесчинствовать, вчинять иски и ласки, искать чинарики, заниматься чинопочитанием, сочинять небылицы, а потом их читать. Занятно быть сытым и голодным, и не понимать друг друга, и различаться (во всем, кроме непременного пытливого взгляда вокруг — слегка исподлобья, но пристально). Забавно кривляться и кривить душой, переиначивая этику всяческих эпикурейцев и приписывая Сенеке не только сенильную расслабленность, но и ювенильную обеспокоенность.
Чем интереснее, тем приятнее; и нужды нет в обладании, а в необладании — нет нужды. И никакое taedium уже не обломает нам кайф: вглядываться в кривые зеркала до неуемного овладения тем, чего нет даже в Зазеркалье.
Только не нужно злоупотреблять эпитетами. Достаточно всего двух: жизнь ведь приятна и интересна.