***
Месяц в кисейной дымке стоит в зените,
Комариные свадьбы рождают нескромный туш, -
Кровосмешение, говорите вы. А мне довелось увидеть
Недавно переселение душ.
Все началось обыденно – с некролога.
Да и то сказать, тишине не вывихнуть позвонка,
Но я все-таки долго жал, напрягая локоть,
Черную руку кнопки отрубленного звонка,
Но не смог пережать. Хотя пережить – пожалуй
Попытаюсь, и может быть, даже небезуспешно-
Выращу новую кожу. А в небе горят Стожары
Как цеппелины над Будапештом.
Дни без тебя ужасны, но счет потерян
Даже годам. Ветер колеблет антенный стебель:
Окна квартиры, видимо, чуть запотели
Потому, что устали показывать только мебель.
Магазины полны завезенных из рая яблок.
В общем-то, чем длиннее и мускулистей
Сны-искусители, тем приятней валяться под одеялом:
Наступает время футбола и мокрых листьев.
И теперь человека с трагической поволокой
Офтальмолог встречает улыбкою святотатца.
Иногда слышны позывные: “Палец, палец – я локон.
Прошу вашего разрешения намотаться”.
И уже не важно, за какую именно неуплату
Выброшен из квартиры месяц на уровне пятого этажа,
Да и какая вообще ладонь способна разгладить складки
Окон и губ жилища, где раньше была душа.
***
Оглянулся-
Прошедший мимо человек
Уже исчез в тумане.
Масаоко Шики
Выплыли из тумана.
Какое широкое море
Лежит перед нами!
Масаоко Шики
В неравный бой зеленого стекла
И карих глаз, седой военачальник
Врага – туман, порядком измочалив
Противника трехневным ожиданьем
Бросает вязы, улицы, дома,
Щитов рекламных яркую помаду;
Венчающие темные громады
Те надписи, которые с ума
Свести способны отблеском настенным,
Горящие неоновые буквы
Которых, указуя на предмет,
Для наших глаз невидимый, туманом
Запрятанный неведомо куда,
Являются синонимом “невстречи”
И в этом смысле непереводимы,
Поскольку только очень нелюдимый
И очень романтичный пешеход
Пойдет через дорогу за мерцаньем,
Похожим на огни святого Эльма:
С той разницей, что святости в нем меньше,
Чем в булочке, забытой на углу.
И след зубов, в котором прорастает
Посаженный руками кулинара,
И выросший под светом ртутных ламп
Ночных исканий каменный росток,
Пока ещё довольно неприметен.
Чтоб вызвать нареканья, интерес
И вообще какое-нибудь чувство,
Вещице нужно только подождать
И дать себя нечаянно заметить.
И если жизнь – эквивалент искусства,
То, видимо, искусства ожиданья.
Всего верней – искусство есть близнец
Способности не думать о минувшем,
Способность эту передоверять
И списывать на точность перевода,
Синхронно улыбаться в пустоту
Улыбкою до странности кривою.
Всегда непреждевременный конец –
Награда за уменье дожидаться.
Он впереди, а то, что за спиною –
Обычно есть причина ожиданья.
Так всадник, восседая на коне,
При виде вас способен содрогнуться,
Желанием единственным томим –
Остановиться, чтобы наконец
Передохнуть, не в силах оглянуться
И посмотреть: ЧТО следует за ним ?
Но впрочем, это наше отступленье,
Хотя и удивительно совпало
С началом отступления тумана,
Навряд ли проливает яркий свет,
Скорей оно укутывает тени
В пастельные и нежные тона –
Тем скрашивая горечь пораженья
Уставшему от недосыпа мозгу.
Последнему, увидев тень слона,
Немудрено шарахнуться от моськи,
Которая, условности стирая,
На этот раз воздержится от лая.
…Но бой идёт, фонарь, отрикошетив
Своим лучом от бойницы балкона,
Старательно замешивает желтый
И чистый свет на амальгаме лужи,
Тем самым подготовив западню
Для глаз того, кто вынужден прилипнуть
Хотя б затем, чтоб сотню раз на дню
Облокотившись, в грезы погружаться
И видеть мир оттуда светло-желтым
Как муха из кусочка янтаря.
Так краб, должно быть, смотрит из глазницы
Когда-то вечно пьяного матроса.
Я не индус, но было бы забавно,
Когда бы в прежней жизни он утоп
На том же самом месте тем же самым
Матросом, из которого однажды
Он снова будет мир обозревать.
Из той же точки, но… переродившись,
Тот желтый свет – он просто слишком ярок
И не привычен глазу человека,
Как будто бы волнуемое ветром
Лоскутное цветное одеяло
Набросили на поле, где пшеница
Играет миллионами колосьев.
Как будто в неге смежила ресницы
Иная дева, чтобы ей приснился
Все тот же яркий светло-желтый сон:
В окне видны два корпуса больницы
И кто-то, шевелящий в них лицом.
Неразделенность тысячи страданий
Не канет в глухоту и немоту,
Но станет, может, белизной подушек
В окне маячить, чтобы оправдать
Последний сон жующих на ходу
Несчастные потерянные души
Прохожих, продолжая коротать
Ту вечность, что не в силах обнаружить.
(to be or not to be continied?)
***
Метафизические размышления о сущности волейбола и правильном приготовлении макарон,
записанные автором в порядке, обратном порядку их возникновения, после бессонной ночи
в канун сессионного экзамена
ps
Предупреждение: знания автора в области кулинарии не претендуют на исчерпывающую полноту; знания автора касательно волейбола находятся в противозачаточном состоянии
Вечер… Сирена завода… Глухой любовник
Затаившись, снова выпиливает из тополиных мачт
Прошлогодние кольца. С усилием, для волейбола
Чрезвычайным, игрок продолжает вечерний матч.
В окнах через дорогу заново прорастают лица –
Значит охота на черно-бурых снова не задалась.
Бабка в неосвещенном продолжает молиться
Сегодня, как и всегда, как и вчерась.
Вспомнив о макаронах, человек отрешается от иллюзий
И оказывается вдруг посреди закипающего торжка
Под огромной солонкой неба, а ежели тот безлюден -
Все едино белая ложка ветра мешает исподтишка
Продвигаться вперед, слипаться белыми комьями,-
Загоняя в границы круга. И если ещё скамья
Запорошена снегом, то можешь, сглотнув оскомину,
Попытаться накапать из карего в горсть коньяк.
А потом будет вечер, сирена завода. Улисс,
Оправдав ожиданья сирены, достаточно мускулист
Для того, чтобы, ногти ломая, распутать узел
И раздвинуть немножко шире прогал кулис.
Плюс к тому тополя вылавливают по соседству
Ярко-желтую рыбу, опутанную сетями.
Игроки во дворе замирают по разные стороны сетки,
Размышляя о том, куда же её перетянет.
И вообще вся картина тянет как минимум на обложку.
Я обвожу силуэты. И когда один из них, развивая
Успех, делает пас, то мяч попадает в мое окошко
Чтобы пройти навылет, не разбивая.
***
Если деревья редки, то паутина рвется
Чаще, чем лоб туриста ту же готов услугу
Ей оказать. И носится клейкий отзвук
В воздухе, прилипая к вашему слуху
Намертво. Да и разве с негромким треском
Может смириться ухо, не попытавшись
Как-то его объяснить, иногда посредством
Памяти; голосов, её пропитавших.
Шепотом матери, громкой площадной бранью,
Оперным тенором. Так человеку снится
Желтая штора… Так, прикипев к мембране,
Ухо способно её тишиной казниться.
Чтобы не слышать горестных междометий,
Выпитых залпом, дай тишине настояться
До приглушенного звона, чтоб телефон заметил
В этом предтечу нового постоянства.
Опускаешься в кресло, и если оно за стойкой,
То улыбка блещет некоторой приятцей.
Ты до смерти устал, и в этом виновна только
Жизнь, а ещё точнее - привычка её бояться.
Вот тогда-то такой же серый, как ты зауряд,
Заказав ту же гадость, присядет переболтнуться рядом,
Чтобы, подумав: “Смерть – это только обряд”,
Ты не успел подумать:”Я не боюсь обрядов”.