Называл: рыжей (почему?) и вообще - пацанчиком.
От моих углов по утрам потирал бока.
А я щурилась и сворачивалась калачиком,
подминая под щёки мягкие облака.
Спускался по лестнице, при галстуке, как положено.
А я - попозже - кубарем, коленями о поля.
И пока я доедала утреннее мороженое.
он делал что-то чего-нибудь для.
Например, очень серьёзно раскидывал молнии,
а когда промахивался и задевал не того,
то совершенно не понимал моей иронии
и радостно-восторженного: ого-го!
Хмурил брови. Открывал главбухи, сутулился
и отсылал меня куда-нибудь не мешать,
и я бегала по весенним весёлым улицам,
между прочим отношения вороша.
Ах, как я целовала незнакомых с незнакомыми!
Как лепила взгляды на голые места!
А когда он возвещал о событиях громами,
то первая кричала в толпу: фальстарт!
А потом я играла в войну: генералами
двигала, переставляя А6 на А5.
А он всё теснился скучными жалобами
и готовил небо: ребятам спать.
И когда я, море венчиком взбалтывая,
уже дремая, отбывала последний грех,
он, ещё что-нибудь походя дорабатывая,
находил меня и относил наверх.
И, целуя, называл пацанчиком
и всё шептал: люблю, люблю.
А я устало сворачивалась калачиком
и, недовольно морщась, отвечала, что уже сплю.