Олечка.
Побыстрее бы закончился этот день. Прожить и забыть, забыть, забыть.
Олечка еще с утра знала, что на своем рабочем столе увидит цветы. Что будет и подарок от коллектива, и открытка на память, и «хороший сотрудник» и
«отзывчивый человек» - все как положено в юбилей.
Сотрудники были милы и доброжелательны, предчувствуя очередную пьянку, но
Олечка всех обманула. Закатила загадочно глаза в кабинете начальницы - мол, сами понимаете, вы же женщина и отпросилась пораньше.
И теперь, наконец, она дома, запыхавшееся, с обмороженными гвоздиками и новым сервизом. За стеной, на лестничной клетке кто-то пел под гитару. Даже в квартире было слышно:«Все идет по плану, все идет по плану».
Первым делом Олечка отключила телефон, хотя заранее предупредила всех тех кто мог бы позвонить, что уезжает с Толиком в дом отдыха. Праздновать, так сказать, сорокалетие. Сын где-то как обычно гулял с друзьями. Она и не напомнила ему про дату, чего ради?
В ванной Олечке стало немного легче: вода теплая, пена белая,
запах лаванды. Распаренная, она остановилась возле большого зеркала,
встроенного в шкаф. Из зеркала на нее смотрела невысокая, еще красивая женщина в махровой чалме. Олечка автоматически выпрямилась, втянула живот. Крестик сбился на спину, нитка плотно прижалась к горлу - удавка в миниатюре. Резким движением крестик был возвращен на место. Поживем еще, попыталась она
улыбнуться и накинула халат - парижский подарок Толика.
Перед рождеством Толик ходил на исповедь и всю их лавсторию рассказал батюшке. Тот грех отпустил и теперь Толик по вечерам дома с женой телевизор смотрит.
Олечке не хотелось спать. Этот день определенно не желал заканчиваться. За стеной пьяные голоса жалостливо продолжали: «Мне пел нашептывал начальник из сыскной, мол расколись, зачем ты воду мутишь…». Народную балладу прервал женский пронзительный визг. Началась перебранка, угрозы вызвать милицию. Раздался звон разбитой бутылки, потом топот по лестнице.
Олечка включила телефон, но он молчал. Она выкурила сигарету, потом еще одну, но телефон молчал. Тогда она включила телевизор. С экрана издевательски скалился Леонид Парфенов, что-то говорил, а телефон, наверное, умер.
Оделась Олечка молниеносно. Нахлобучила шапку на еще влажные волосы, накрасила губы. Бежать, куда угодно, только бы отсюда, только бы не одной. Клуб, бар, даже ночной супермаркет, подходило все. О том, что забыла очки она вспомнила только в лифте, но «возвращаться плохая примета» да еще в сорокалетие.
Олечка выбежала из подъезда. Стайка подростков с гитарой и пивом смачно материлась, наслаждаясь звучанием недавно прорезавшихся фальцетов и баритонов.
- Эй, пусечка, пиво хош?
Олечка знала, что она умная, что сейчас соберется и ответит что-нибудь обидное, поставит на место, покажет разницу. Она обернулась и посмотрела прямо в глаза красномордому, прыщавому тинэйджеру. Телячьи глаза блестели от алкоголя и явно выражали самоуверенность и желание.
Олечка отвернулась.
За спиной слышался хохот.
Она проиграла.
Когда-то, очень давно Олечка ошиблась и теперь шла прочь, не в силах сдержать слез. Она ненавидела эту довольную, почти детскую физиономию. Она ненавидела себя за то что отвернулась, за то что... да, в общем, и не за это. Олечка рыдала.
А потом она обошла дом и еще минут двадцать ждала за углом, пока компания разойдется, чтобы незаметно вернуться.
Олечка вернулась. Не включая свет, она скинула сапоги, шубу, подошла к окну. И тут раздался звонок:
« Ма, ты это… на Женьку не обижайся. Это он просто прикалывался. Я еще тут погуляю, а?"