Николай ПЕРЕЯСЛОВ
1968
Мне четырнадцать лет. Наши танки гарцуют по Праге.
Голос первой любви бьется в душу, как плач журавлей.
Я еще не поэт. Но от белых просторов бумаги —
уже веет судьбою, как ветром с окрестных полей.
В доме мать и сестра. Возле окон — черешен верхушки —
еще вровень со мной, как подружки из ближних дворов...
(С той поры, как отец оказался в тюремной “психушке”,
я стал главным мужчиной по части воды или дров.)
Всё еще впереди — и триумфы мои, и провалы.
Вместо Музы, глядящей в мой сон из густеющей тьмы,
у порога стоит нищета, отогнув одеяло,
заменявшее дверь нам собою до самой зимы.
Всё еще впереди. Всё, как формулу скрытой монады,
еще надо постичь. А пока — я всего лишь живу
на земле, над которой куда-то летят космонавты
и везут коммунистов из Праги для взбучки в Москву.
Дует с юга в окно мне горячий таврический ветер.
Звездной солью усеян Чумацкий мерцающий путь.
Всё еще впереди. Жизнь сияет черешневой веткой.
Всё еще впереди... Что ж так страшно
туда заглянуть?
НАЕДИНЕ С ПАМЯТЬЮ
Нет кары страшней, чем пора одиночеств —
глухая, как лес у заброшенных станций,
когда именам даже — собственных отчеств
сквозь дали молчаний ночных не дозваться!
Лишь тянутся дни, словно строй арестантов.
Друзей растеряв, надоев оппонентам.
Ни писем не пишут мои адресаты,
ни в трубку не дышат мои абоненты.
Космический вакуум! Холод вселенский!
Замерзнуть бы, словно ямщик в чистом поле.
Да в памяти — как огонечек селенья —
мигает былое, сковав мою волю.
Там — чище. Там нет еще духа наживы.
Там живы еще и любовь, и искусство.
Там детство — так вкусно! И вовсе не лживы
ни дружба мужская, ни прочие чувства...
А как мы на кухнях там спорили люто!
О судьбах Отчизны... о ценностях жизни...
...Теперь — всё иначе. (Была б лишь валюта!)
И нет больше споров... Но нет — и Отчизны.
И БУДУ ПИТЬ...
...И буду пить: на светлый томик Штильмарка
поставлю сковородку с колбасой,
и с ностальгией горше, чем у Штирлица,
наполню кружку “дьявольской росой”.
Ах и прожжет же спиртом душу грешную!
Аж слёзы брызнут из бесслёзных глаз.
И оглянусь я на судьбу кромешную —
когда же плакал я последний раз?
Не разглядеть. Чем дальше — тем туманнее.
Суть исчезает в далях, как вокзал...
Налью еще. Приму, как покаяние
за всё, что я еще не осознал.
За стих, упавший на бумагу белую,
как птица с дробью в раненой груди.
За то, что я не сделал и не сделаю
ради других.
За совесть, огороженную ширмою.
За ложь и фальшь. За вечный страх отцов.
За черный круг на светлом томе Штильмарка,
в конце концов...
* * *
Зимнего утра стерильный уют.
Зяблики воздух морозный клюют.
Может, оно и теплей в Сан-Франциско,
только земля наша, жизнь наша — ТУТ.
В чём оно, счастье, — в машинах? рублях?..
Лягут в могилу богач и бедняк.
Может быть, Рим и древнее Рязани,
ПРАВДА — рождалась на наших полях!
Ватник накинешь, шагнешь из сеней,
небо — всех красок на свете синей!
Может, Венеция и экзотичней,
только ТОСКУЕТ ДУША — не по ней.
Мир этот, в выводках тетеревят,
нам открывать еще и открывать.
Может, Париж на любовь и щедрее,
СЕРДЦЕ — от Родины не оторвать...
СОСНЫ ПЕРЕДЕЛКИНО
Выйду в холод ночью звездной —
снег слетает на лицо,
переделкинские сосны
подступают под крыльцо.
Месяц скрючился, как спичка,
обгоревшая на треть.
Где-то мерит электричка
пояском земную твердь.
Час стою. Морозный воздух —
не вдыхаю, а жую.
Переделкинские сосны
думу думают свою.
Где-то лают псы цепные,
раздирая хрипом грудь...
Слава Богу, я — в России.
Перебьемся как-нибудь!
ДОРОГА
Над безмерностью русской души не гадай.
Сядь в вагон — и Россию вблизи повидай.
Поезжай мимо дол, мимо сёл, мимо круч.
Русский поезд — к загадке Отечества ключ.
Как учили святые — дух мирен стяжай.
Никого не вини. Сядь в вагон — и езжай.
Пусть летят, как оковы, в рассветную рань —
Балаково, Быково, Калуга, Рязань.
Пусть мелькнет берег Волги, Оби, Иртыша...
Ты здесь не был — откуда ж их помнит душа?
На минутной стоянке — на землю шагни,
будто вновь погружаясь в минувшие дни.
Ты не жил здесь. Но помнишь перрон и вокзал...
Это — Родина. Ты ее сразу узнал.
И открылось в тот миг, хоть не задан вопрос,
что пульс крови — сродни перестуку колес.
И что поезд, бегущий вдоль далей и дней —
это символ ярчайшей из русских идей.
В чем разгадка ее — ты над тем не гадай,
сядь в вагон — и Россию вблизи повидай...
НА ПОРОГЕ НОВОГО ВЕКА
...Жили-были. Шли и плыли. Шею мыли. Жадных били. Было то, и было сё. Был и Пушкин, и Басё... Бомбовозов грозным строем мчатся бесы рой за роем. Жизнь течет — быстрее рек. Здравствуй, ХХI век!..
Хреновато стало в мире. В пору делать хара-кири. Лишь Киркоров в рай ползет да орешки всё грызет. Остальным же — Боже мой! — хошь-не-хошь, а дуй домой. Ну а дома — кто согреет у холодной батареи? Третью зиму морит нас жутью веерной Чубайс...
Тары-бары, Тора-Бора. Талибан уходит в горы. Буш урвал солидный куш, разбомбив сто тысяч душ. Пушки в белый свет палят — НАТО слушаться велят!.. “Защищая интересы”, мчатся бесы, вьются бесы. Крик и плач висят во мгле. Нету счастья на земле. “О-хо-хо! — стенает люд. — Отчего Господь к нам лют?” — и, во всём ища резон, валит скопом на Гудзон...
Но — из нашего окна — площадь Красная видна, и за ней — страна в тумане, с детства милая, как няня. Нам ли Господа винить? Нам бы — душу сохранить...