-Ах ты, оссподи! И куды ж ты теперь? Сколь мест-то в автомобиле вам надо? Ну ладно-ладно, будь смелей. Не дрейфь – это не поможет.
Бабка Акулина кое-как, кряхтя и опираясь на посох, поднялась с табурета и проковыляла к окну.
-Вон он уж, завелся. Давай скорей беги, договаривайся, пока не уехал. Да зови своих, чтоб сюда бежали. Ну чего стоишь, дуй давай!
Когда Клюев вышел, она снова добралась до своей любимой табуретки, села на нее и умерла. Так закончилась жизнь знатной колхозницы и ткачихи тридцатых годов, Героя труда, Матери-Героини и просто очень хорошей женщины – Акулины Борисовны Блиновой.
Хоронили всей деревней. Клюев со своими тоже остался. Приехали и дети покойной, правда, не все. Всего их у нее было восемь, а выбраться смогли только шесть. Все прошло без сучка, без задоринки. Акулина незадолго до смерти взяла в счет пенсии мешок алтайской муки высшего сорта. Из нее получились отменные блины. Кисель был тоже изумителен. В меру густой, заваренный на натуральном картофельном крахмале и клюкве, он так и просился в рот. Я не говорю уже о самогонке. В общем, поминки удались на славу. Между тремя и девятью днями перерыва не было. Но на девять дней Клюев уже не смог остаться. Ему со своими нужно было обязательно быть в городе, и они уехали. А через несколько дней разъехались и все дети.
Домик бабки Акулины приватизирован не был, поэтому в него поселили другую старушку, а вскоре умерла и она. В тот год вообще умерло много хороших людей. Плохой это был год. Может быть, потому что високосный, а может быть просто так. Как бы там ни было, но на ели, росшей рядом с избой, это не отразилось никак. Только в поперечном сечении ее ствола появилось еще одно годовое кольцо. И все. Она и сейчас, наверное, стоит, безучастная ко всему, лениво покачивая своими разлапистыми ветвями, которые еще иногда называют ветвистыми лапами…