Нет тебя на белом свете. Нет ни голоса, ни тени.
Нет и не было, не больно,
нет ни в памяти, ни в снах.
За окном чужие дети,
звон капели ля-бемольный,
вегетация растений,
пробуждение,
весна.
В подреберье сладко-сладко, нежно, тоненько, с испугом
имя – крошечной пичугой –
днем и ночью слезы льет...
Убеждать себя в обратном:
нет тебя на белом свете,
на моих ладонях ветер
песни скорбные
поет.
Нет тебя на белом свете. Нет тебя: ты умерумер.
Заметаю вьюгой веру,
в сердце нежность хороню...
Не услышать, не ответить
на призывно-звонкий зуммер
(не мечта-мольба – химера:
не звонишь мне).
Не звоню.
Нет тебя на белом свете. Ни в какой глухой эпохе.
Новый век начать бы, право –
только как начать, с чего?
С погребенья сверхдержавы?
С краха сверхтысячелетья?
Как тоскливо, горько, плохо,
если не родить ни сло-
ни полслова, ни ползвука, тех, что б отзвуком и эхом,
перекличкой, унисоном
вторить имени, шептать
не умели б... Криком, стоном
не рвалась бы в каждом мука...
Каждый звук – на сердце веха.
Каждый –
крайняя черта,
болевой предел молчанья: немоты о потаенном,
сокровенном, невозможном,
муке-радости-беде.
Нет нигде тебя: в начале
и в конце пути. Итожа,
обессилев, обреченно:
нет и нет тебя.
Нигде.