Садись, Федерико.
А что? погрустим вместе.
В кои то веки –
на лавочке, рядом с духом поэта…
(они ведь и после смерти
всегда не спокойны).
…ты слышишь, шумят тополя,
охраняя дорогу?
Это они произносят твоё шаловливое имя.
И роз без колючек не сыщешь,
ты прав,
и луна – молчалива;
горда, - уж куда ей до простоты полевой ромашки;
мы будем гадать на ромашке,
лепестки обрывая,
на апельсине,
на хмурых олив морщинах …
На что же мы будем гадать,
скажи, Федерико?
На любовь ли?
На смерть ли? –
ответишь молчаньем,
тихим кивком,
будто ветка качнулась,
будто птица взлетела неслышно,
тени клочок уронив нам под ноги на землю…
Нет, я не буду гадать, Федерико,
ни на любовь, ни на смерть –
это слишком опасно.
Хватит с меня знанья того,
что они существуют, хотя…
что я могу знать о любви и о смерти
по эту сторону жизни?
Я погадаю на печаль, Федерико…
Федерико качнул головой,
прошелестев губами, –
Я знаю печаль,
я о ней – всё – знаю:
оставь в покое луну
гордится красой перед звёздами,
свой апельсин почисть
и поделись с друзьями,
морщины олив успокой,
нежно коснувшись руками,
а ромашкой укрась
свои пшеничные волосы…
Я знаю всё про печаль –
(и ещё тише,
и тише тёмного ветра,
спинку чесавшего о ночную землю,
ещё тише,
и тише перешёпота чёрных оливок,
и ещё тише,
тише чем моё глухое дыханье)
я о ней всё знаю
и скажу по секрету:
«Самая печальная радость –
быть поэтом.
Всё остальное не в счёт»…