Она смеялась. Карта Нижнего Поволжья
Пришла на помощь оборвавшимся обоям,
Не превращая окончательно в берложье
Квартиру. Не было с водою перебоев.
И пол блестел, как самовар, что сделан в Туле,
И душ противным кенгурёнком в тесной сумке
Бурчал. Она сидела томная на стуле.
Я – как на пульсе руку, взгляд держал на рюмке.
Портвейн, грильяж, салями, шпроты и мартини
Ни аппетит, ни впечатление не портят,
Лишь канарейки глаз на выцветшей гардине
Кривей гораздо, чем о пробки гнутый кортик.
Потом в углу, немного пыльном, целовались,
Да разве ж это пыль – пустяк, чуть-чуть клубило.
Она шептала в ухо нежно: Генацвале!
И добавляла терпким голосом: Бамбино!
И раздевать спешила лёгкими руками,
Пока до майки, то есть даже не смертельно.
Я отступал, себя почувствовав Барклаем,
Но в глубине души подумав о портвейне.
Вздымалась грудь её безудержно и нервно,
Так на Привозе плачет старая еврейка,
Когда копейки жаль ей. Хоть бы эта стерва
Портвейн не спёрла (я опять о канарейке).
Трусы заброшены туда, куда и майка.
В районе Астрахани вся моя одежда.
Сбежали мысли, точно рыбок шустрых стайка,
В её колени, грудь и пыль… Я где-то между.
Тянули губы, языки сплетали вензель.
В таких боях не обойтись без подготовки,
Не закипеть чтоб от кессоновой болезни
И не махать руками, будто в них литовка.
Подобных поз не знала даже Камасутра.
В аду на вертеле мне так не покрутиться.
Скорей рассвет произойдёт вечерним утром,
Перелетит скорее Днепр любая птица
(и будет курс держать восточный, к дельте Волги,
трусы и майка где. На запад – это к Рейну),
Чем разыскать смогу свои же руки – ноги
И не забыть своей симпатии к портвейну…
Что может быть сильней любви? Вопрос из вечных!
Но не ищу к проблемам вечным я отмычки.
Замечу только, даже мэтры дел заплечных
Не исцелят меня от пагубной привычки.