Когда я сужу, с чем рифмуется Устюг,
Становится грустно
И не напрасно. Но кто меня пустит
В царство-мытарство бесклеточной рифмы,
Когда я не знаю, с чем Устюг рифмуют?
Хотя как склоняют - знаю прекрасно.
Он нынче ведь - родина Деда Мороза,
Чьи нас приводящие в трепет портреты
Висят на витринах зимою и летом,
Но в этом не видится, впрочем, курьеза.
А, может, не рифму ищу, а сам город?
Его глубину? Высоту? Просто образ?
Нет образа - будет пустая поэма,
Поэма для нашей нездешней богемы,
И в ней будет биться безОбразный город,
Осколки его будут биться по свету,
И местные, слушая, злиться поэты.
Жуя красоту, красоту поглощая,
Ты черен и слеп, и творец твой бездарен -
Он дар потерял то ли сил, то ли слова,
Он город творил - был в особом ударе,
Он выстроил город, тенями играя.
Но что же с ним делать - с прекрасным и тихим?
Чему этот город станет основой?
Какой-нибудь новой культурной столице?
Столица с ее многолюдием диким
Вошла бы и сразу бы все растоптала -
Ей было бы этого города мало,
Она бы накрыла волной разрушенья,
Но выбрал творец мерзлоту разоренья,
И мерзнет, застыл удивительный город.
Бутылка со льдом может треснуть, наверно...
И вот звон раздался. А было так просто:
Мы жили — ну как на безлюдном погосте:
Не едут туристы - пираты культуры,
Не едут мессии с ущербною верой,
И нет ни одной застоличной манеры,
Нет постперестроечных путаных прений,
До одури криков в припадочном мире,
И все что-то слышат плохое в эфире,
А дыры считают на собственной шкуре,
А шкура все дыры культуры вмещает...
Теперь все не так - дыры стали другими,
Эфир да и крики давно попритухли,
В пустотах-частотах взвывают старухи:
«Мы были с тобою тогда молодыми».
Фольклор! Я любила бы это словечко,
Когда бы сама не росла возле печки,
Не знала, какие «всамделе» словечки
Стоят на местах так привычных на слух,
Не слушала б радиовскрики старух -
А Пушкин ругал безобиднейших мух!
Да, город! Теперь-то тебя не узнаешь -
От этого реже в тебя заезжаешь,
Не шлешь в тебя писем, не ждешь и ответа,
Быть может, приеду каким-нибудь летом,
Приду как к священнику к Деду Морозу,
Пожалуй, пристану к нему, как заноза:
Уж он-то, наверное, знает словечко,
Которое с Устюгом встанет навечно...
Помилуй меня и найди себе рифму!
Творец мне сказал, что юродивый самый
Из самых юродивых рифму отыщет,
И ты встрепенешься, прекрасный и тихий,
Пусть даже в поэме, и только, и хватит.
Ну, я - тот юродивый.... Нет тебе рифмы
И нет тебе темы,
И образ рассыпан - разбился о рифы
БезОбразных ликов...
Ты даже без рифмы какой-то великий.
Созвездье церквей и невинное счастье,
Барахтанье в луже чумазых пострелов.
За тысячи лет ты не станешь старее,
Чем был в стародавнее прежнее время.
Стрелою Успенская колет Успенский,
А ветер опасен, как лезвие бритвы
Опасно литаврам - щекам инструментов.
Литавры не знают от ветра молитвы.
Ты город задворок и всякого хлама,
Тебе посвящается эта поэма,
В которой расстроена всякая гамма
И будет излишнею всякая тема,
И звуки под пристальным взглядом Дежнева
Разносятся ветром холодного лета,
Обычного лета застылой России,
И ежели рифма потеряна где-то,
То ею последняя станет песчинка,
Последняя крошка от черствого слова
Какого-нибудь молодого мессии,
Мессии какого-нибудь молодого...
Но ежели я - тот последний мессия,
То где же она - та последняя крошка?
Да вот она - крошка, лежит на ладошке.
Но ветер подул, и она так красиво,
Так плавно слетела под ноги прохожим,
Которые стали все реже и реже.
У вас под ногами от города скрежет,
На скрип сапога чрезвычайно похожий.
Постойте! Вы топчете главную рифму!
Но я вас прощаю, идите, и все же
Запомните - это не просто советы -
По городу нужно ходить осторожней,
Когда вам читают поэмы поэты.
В заботе о том, с чем рифмуется Устюг,
Одна из них час по квартире бродила,
Но ей не хватило метров в квартире
И было в душе удивительно пусто.
Она вспоминала молчащие храмы,
Когда среди ночи бессонной и длинной
Они забываются в сказке былинной,
А в них забываются местные хамы.
Она вспоминала свой маленький город
До маленькой, самой последней избушки,
Где пенсию держит живая старушка
В ручище, которая чувствует холод.
Но храмы сливаются с белой равниной,
Старушка и домик сравнимы с землею,
А нам лишь нужна подходящая глина,
Которою можно бы вылепить рифму,
И рифма нам города образ откроет.