Поболтать о комедии, что ли, раз нет причины
Побахвалиться чином, тонким пером лучины
Одиночества развести костерок кручины.
Но печной изразец потрескался, величины,
Что икон в углу делают лик пресветлым,
Видно, те же, что пригибают к водице ветлы;
Заставляют глядеть на пламя, в истоме медля.
Заставляют выдумывать ауру, расу, гендер,
Резидентов в плащах и шляпах, чужих агентов,
Человека с улицы враз окрестить латентным
Маньяком и ребенка в садике – инсургентом.
По любви к человеку нас, видимо, не догонят
Людоеды колоний: зеландий и патагоний;
По названиям и количеству звездочек на погоне
Безусловные лидеры. Тех, кто нам угрожали
Не сыскать нигде, даже весь мир обшарив.
Кали-Юга фигня, а если воняет гарью –
То в небесных лугах догорают костры стожарьи –
Освенцим не при чем: Освенцим – это волос в гриве
Вороного коня, что гуляет на них пугливо.
А природа страха – это природа гриппа.
Там испуганно косят глазом на каждом чихе;
Выдирают страницы на третьей и пятой читке;
До последнего сушат на печке унты, ичиги;
Направляясь в больницу, тащат презент врачихе;
Там целуются редко и все поцелуи в щеку;
Клеют ласты, когда прохватил сквознячок у
Ворот конторы, где не верят ни сну, ни чоху.
Там принцессы в башнях, принцы под одеялом;
Там сверкают известкой яблони Нангиялы;
Там и горечь и сладость пьют из одной пиалы,
А по улицам ходят бок о бок конунги, ярлы.
Но бесшумно, от каждого вздоха бросает в краску:
Пошатнулись делишки в некогда славном датском,
И на каждом углу тени прохожих в штатском…
Посмотри вперед – видишь, стоит, изогнут
Акведук над высохшим руслом, а дальше до горизонта
Не простор распахнулся, а синим поросший контур.
Мелкий лён из вчерашнего сна, да и сон-то
Не сказать что в руку, но в волосы черной лентой.
Про стихи, наверное, можно забыть на лето,
Но комедия, как и поэзия – вирулентна.
И комедия смотрит не прямо, а только косо.
Варит прозу жизни из проса её вопросов.
Хорошо, должно быть, в теплом краю кокосов
Любоваться закатом, тело в гамак забросив.
Видишь, солнце ползет оранжевою улиткой
По поребрику моря; слышишь, скрипит калитка
Твоего бунгало в рощице эвкалиптов.
Этого, знаю, нет, но верю, что было прежде.
Море штурмует берег, находит бреши
В узких фиордах и, размывая флеши,
Пеной отлива сохнет на побережье.
В зыбке небесной звезды качает ветром,
Словно ребенок, качнув погремушки, медлит,
Вот он заплакал в кронах ливанских кедров.