Я вырос из души -
она мне жмет
в подмышках
и шею холодит
ее колючий взгляд.
Но у меня,
как у истинного
материалиста,
бессовестного
журналиста
грязных пожелтевших
облетающих бульварных
листов,
кроме души есть
еще и располневшее
жирное тело в
лохмотьях буржуйских
потех и трущобных
глистов.
Есть еще заплаты,
зарплаты,
доносы,
выносят из дома иконы
почерневшие странные
молчаливые клоны.
Ночью ждешь,
не спишь,
лежишь и
слушаешь, когда же
их шаги подойдут
к этой, обитой
ржавым железом,
разбитым раскрошенным
счастьем, полузакрытой,
двери.
А ровное дыхание
соседа за стенкой
пожеланий и
угроз пугает подчас
больше, чем
методичный рев
автоматов на
крыше, когда
безымянный
последний герой
разгоняет изрядно
пьяненьких
дрожащих
жалких
прохожих.
Сизый дым –
из воздуха
в легкие –
закрывает меня
с головой
седой никотиновой
бородой.
Я скрылся опять,
впереди целая ночь
кошмаров, дешевых
приказов и копеечных
свеч на полу.
Залитые воском
паркетные доски
уже не внушают
тоски.
В переполненном
с верхом каштановом
шкафу заводятся
крысы. Так мне
сказали. Поверьте, -
я сам однажды
поймал такую пройдоху
за хвост. На шубу не
хватит, даже если
выловить всех.
Буду мерзнуть
зимой, пытаясь
согреться в холодных
кафе и морозных
хрустящих подвалах
крутых дискотек.
Часы как родные –
дай вам главный
на небе здоровья! -
отбили реквием
уходящему дню.
Бордовая жидкость
из пасти бокала
на меня порычала,
а как утомилась -
я ее тут же в окно,
где подальше,
где завтра обещали
дожди.
Осталась последняя
миля до завтра.
Последний шажок
до измятых подушек,
которые – я знаю-
когда-нибудь
решатся и
придушат меня.
Бог с ними.
Перед глазами уже
шевелится пара
задуманных с вечера
снов.
Кровь этих слов
скользит между пальцами,
словно песок на
щербатой Луне.
(зеваю) Я слышал,
что завтра больше
не будет.
Отлично. А то
я немного совсем
смертельно устал
от этой проклятой
норы, от азартной
игры в стильном
борделе, от трясущихся
рук и загадочной
жизненной цели.
Заснул еле-еле
в пустой,
остывшей
и злобной
постели.