Гелиос жаркий, светом наполни чертоги владенья.
Мифы твои до сих пор плодородием чтим мы.
Я виновата, конечно, в безумном стремлении видения,
Только для жертв превращенья проклятия не обратимы.
Остров мой дикий затерян в волнАх изумрудного моря.
Я одинока, как лань среди чащи полночного бора.
Властью с богами Олимпа упрямо безвременно споря
Я обрела пониманье значения сужденного мне приговора.
Имя Цирцеи пропитано сладостным медленным ядом.
Сциллу лишившей любви, захотевшей завистливо счастья.
Пусть я богиня. Но ведаю ревности муки, так надо,
Сумрачность глаз пелена застилает бывает и часто.
Пусть у меня в услуженье навечно верховные лица,
От бедняков до царей. Без исключенья равны предо мною.
Лишь с пастухом молодым им не в силах сравнится,
С тем пастухом, что ночами безлунными грезит тобою.
Яд я тебе поднесу. Не заметишь, как им насладишься.
Смертная выпей до капли. Где тебе спорить с богиней.
В морское чудовище волей моей навсегда превратишься.
А я красотою твоей завладею на вечные веки отныне.
Только твои исказятся черты, и я брошусь в объятья,
Друга, что в одиночестве глаз не смыкает от скорби.
Только ему не нужны ни монеты, ни праздные платья,
Лишь бы любимой своей видеть тонкие черные брови.
Что ж, пропадай пустозвоном чужое насущное горе.
Ревность моя никогда не признает условных границ.
Мне суждено в одиночестве это безумно-зеленое море.
И потаенная боль умирающей искрой за взмахом ресниц.