Знаешь, мне приснился тяжелый сон. Как будто я еду в троллейбусе вечером по Садовому — я часто езжу поздно вечером две остановки по Садовому — и у меня нет билета. За окном идёт дождь, вот такой, как сейчас, неоновые витрины разбрызгивает по мокрым стенам домов. И ко мне подходит кондуктор — строгая худощавая женщина с аристократическим лицом и темными, седеющими, подстриженными до плеч волосами — точь в точь, как у моей мамы; у неё большие серые глаза, окруженные сухой сеточкой морщин, и в этих глазах всегда какая-то едва уловимая, грустная укоризна. Я поспешно лезу в карман, хотя совершенно уверен, что никакого билета у меня нет. Я показываю ей какую-то бумажку, что-то говорю, пытаюсь оправдаться, она понимающе кивает и смотрит на меня своими глубокими грустными глазами, а я всё продолжаю говорить что-то о долге, о том, как все очень трудно и запутано. Она соглашается и отходит. А мне стыдно, стыдно… Конечно, она всё прекрасно поняла и просто меня пожалела. Я верчу в руках свою бумажку, свою индульгенцию, спасшую меня путем самообмана, и на ней написано, кто я, что я, что я уже сделал, и что я должен сделать, потому что каждый пассажир должен обязательно что-то делать, так положено по строгим правилам перевозки, принятым с незапамятных времен. Я представляю себе свою дальнейшую дорогу, умощенную необъяснимой, бесплодной скорбью, вижу себя со стороны, в глубокой задумчивости у плачущего окна троллейбуса и знаю, что за мной всегда будет наблюдать эта удивительная женщина, со строгим лицом и грустным, всепонимающим и всепрощающим взглядом. С этим чувством я просыпаюсь.
Ах, мой друг, какой это был странный и замечательный сон! Ведь это душа моя была тем кондуктором.
28.06.03