Берега

               
                Вiтай жа дарогi i новыя далi,
                I вечнага руху святыя скрыжалi!
                Якуб Колас
               
                Что же, Муза, нам с тобою мало,
                Хоть нежны мы, быть всегда вдвоём?
                Николай Гумилёв
                1
У призрачных лесов, глухих болот,
У светлых трав, блуждающих туманов,
В краю, где даже чёрт свой огород
Содержит чинно и почти не странно,
В стране так мерно пляшуших костров,
Медвяных трав и льдин на мутных водах,
Где между синих праздничных снегов
В раздор небес вплетались хороводы
Я жил. Между ветвей рябин и груш
Скользили завороженные светы,
Ночами сквозь мертвеющую тушь
Я наблюдал скользящие кометы,
А днём в глазах задумчивых крестьян,
Читал тот век загадочный и хмурый,
...И древний их божок, позором пьян,
Уже злорадно смешивал фигуры.

Я, молча, цепенел и ожидал,
Что мне пошлёт мой рок полубезумный
Любой нежданный свет меня пугал,
Любой случайный возглас, выкрик шумный
До дрожи в горле вскидывал меня
И кровь из сердца вымывал волною,
Я избегал могучего коня,
Меня страшил мой меч, и вслед за мною
Повсюду плыл встревоженный туман
Сомнений, страха, знанья и томленья,
И каждый взгляд неясный и обман
Казался предвещающим знаменьем.
               
                2.
Она была Эллиобель, она
Была моей в те ночи, в те мгновенья,
Её пьянящий, быстрый, лёгкий взгляд
В пыль осыпал моё оцепененье,
Его ловил усталый слабый дух,
Не смея пробудиться ото сна,
И боязливо трогал чуткий слух
Её слова – так ведьмы говорят
Когда над бором синяя луна
Скитальцев диких вводит в искушенье.

И я спокойно стал глядеть на меч,
И ждать войны, набега иль похода,
И, медля, продолжало время течь,
И я отвык страдания беречь,
И весело кружил между селений,
Ловя могучих туров и оленей
Какой-то светлой, неземной породы,
Божок в краю, где Высь ждала затмений
Выискивал меж молниями броды,
Готовя свой привет для наших встреч.

                3.
Как жилы перебитые коня,
Дрожит и стонет воздух чёрно-серый,
В пустых полях нашествие кипит.
Ужасные настали дни. Мой страх
Почти ушёл. Видения грозятся.
Вдвоём с Эллиобелью мы стоим
Среди лугов, когда-то безмятежных,
А ныне полных кровью и травой
Сгоревщей, догорающей, горящей.
Жестоко наступают крымчаки
И неотступно. Пламя, пламя, пламя!

Что-ж, я готов! Пускай они берут
Меня в свой плен, томительный и страшный...
... Пускай берут... В свободе и борьбе
Я проведу остаток бренной жизни.
Я не страшусь, со мной Эллиобель.
Так мягко ночь спускается, и звёзды
Так тускло блещут, так красив туман,
Сквозь синий дым кривые сабли рдеют,
И мне их жаль! Орудия судьбы,
Нет, не для них божественная слабость,
Божественная боль, и гнев, и страх,
Лишь для меня, для нас поют знаменья,
И лишь для нас распахнут горизонт.
Прощай, мой край! Прощай, моя обитель!

               


                4.
“Мой светлый муж, мой милый муж назвал
Мой облик и мой мир Эллиобелью.
Чудное имя! Где он повстречал
Щемящий звук, окрашенный пастелью?
И где, и где увидел он меня,
Впервые отвернувшись от мечтаний?
Он мучился и чах день ото дня,
Кружась в плену причудливых желаний,
Таинственных желаний! Он алкал
Заманчивых судеб переплетенья
В своей судьбе. Он никнул и рыдал,
Крича, что где-то увидал знаменье,
И что один языческий божок
Против него навеки ополчился.
Мой муж был деревенский дурачок
И по сей день ещё не излечился.

Ну что-ж! Я мню, его излечит плен,
Излечит ночь и грубые татары,
Излечит время дивных перемен
И рока милосердные удары.
А если нет – ещё не кончен путь,
Планета широка и неоткрыта,
Мой муж, стремясь к земле какой-нибудь
Излечится. И так – ad infinitum.”

                5.
“Его зовут Вадим, Вадим, Вадим,
И губы шепчут, шепчут это имя,
Роняя звуки в мглу ветров полночных.
Я буду ждать и мнить его своим,
Молиться неустанно, еженощно,
Глядеть на отдалённой пыли дым,
На призраков скрежещущие тени,
И горечь расставанья не покинет
Моей души, летящей меж растений
В ночном саду, там, где часов песочных
Текут года в сплетеньи тонких линий.

Ах, муж мой, муж! Куда тебя ведут
Не знает мир мой сумрачный и властный
Зачем, зачем я вторглась в той уют
Болезни тихой, светлой, безопасной,
Болезни ненавязчивой и ясной..?
Я тень, Вадим, я призрак. Неба муть
Меня зачала в неживом томленье,
Гекаты мгла приветствовала страстно
В глухую ночь моей души рожденье.
Ты слышал, муж мой? Слышал и забудь.”

                6.
“Вадим смущён. Ни топот табунов,
Ни пылкий говор стражей торопливых,
Ни шелест трав внутри не зазвучат,
И хохот не вскипит речной волною,
И слёзы не прольются. Ничего.
Кругом пустыня, будто нет ни пленных,
Ни крымчаков, ведущих их вперёд,
Как будто только свет и тьма остались
В гнетущейся и сумрачной стране.

Лишь изредка порывы искажают
Лицо и руки. Чудится ему:
Неясный Дух стоит у перекрёстка
И вместо славы, бедствий или плена
Своё движение и свой покой
Сулит. Пророчит бури и клянёт
Затишья. Его очи пламенеют,
Но зыбки, как вода или хрусталь.
Он сам подобен лёгкому аиру,
Как если бы трава покрылась кожей,
И поднялась, от корня оторвавшись,
И стала человеком наконец.
Видений тёмных, призрачных и страшных,
Сильна и зла, проходит череда,
И новый день, и новая дорога
Ведут и льнут к истерзанным ногам,
Но тот-же Дух глядит из-за деревьев
Осколками кроваво-бледных глаз,
И то-же путник, лёгкий и усталый,
Идёт и смотрит под ноги себе,
Не слушая ни окриков, ни стонов.”

                7.
Итак, я шёл, захваченный ордой
Со всеми вместе, и звучал вослед
Моих ночей кроваво-красный рой,
И грёз моих зелёно-тёмный бред.
Но я увлёкся! Ах, храни, мой Бог,
Эллиобель в слепом чаду набега,
Храни, хотя я сам сберечь не смог
Нечаянной взаимности побеги.
Любила ли меня Эллиобель
В тот час, когда меж избами летала
Задумчиво-суровая метель,
И печь смеялась, ныла и трещала?
Любила ли, любила ли меня
Эллиобель светло и запредельно?
Я знаю, что я чах день ото дня,
Дом обратив в угрюмую молельню,
И чтя свой страх, как будто божество.
Любила ли она? Не знаю. Знаю
Лишь то что башня сердца моего
Её черты лелеет и скрывает.

Что ждёт меня в пустой и злой дали?
С надеждой я ловлю степей напевы,
И стук копыт в кружащейся пыли,
И топот ног по долам и посевам.
Что ждёт меня? Должно быть новый мир,
И слышится песнь призрачной свирели,
И арф игра, и переливы лир...
... Но тяжек путь мне без Эллиобели!
   
                8.
Я знаю, что приюта не найду
И радостно я продвигаюсь к Крыму,
И Дух меня зовёт неутомимо,
И полуостров – вот, уже встаёт,
И небывалых звуков череду
Рождают генуэзцы, караимы,
Татары. Верно, раньше я в бреду
Слонялся и не слышал, как зовёт
Мой Бог меня, не замечал звезду,
Что по ночам бросает и поныне
Свой свет на мой крыжовник и щавель...
... Но я прозрел – с тобой, Эллиобель!

Я был поэт. Давно. В те времена
В скалах высоких жили кроманьонцы,
И в окна их пещер плескало солнце,
Шумела человечества весна.
Но глубже и верней в пучины сна
Святая Радость Жизни погружалась,
Кончина кроманьонцев приближалась,
Дика, неотвратима и страшна.
Я был поэт – ты мнишь, Эллибель?
Ты знаешь, ты темнишь, Эллиобель.
Я и теперь... я остаюсь поэтом,
Ведь никогда никто, Эллиобель,
Нет, никогда никто, Эллиобель!
Не создавал подобные сонеты.
               
                9.
Галера генуэзцев отплывает,
А с нею я, навстречу новым дням.
В волнах скользит галера генуэзцев,
А с нею – я. И кажется, что Понт
Течёт будто река и мчит нас дальше
И дальше меж скалистых берегов
Туда, где с пеной узкие проливы
Нам открывают новые моря.
Пройдём мы их и между островами
Мы устремимся к Генуе, родной
Для них, а для меня чужой и дикой.

Но я устал, устал, устал, устал
Всё время повторять, что мне не страшно!
Я не боюсь... или боюсь? – Бог весть.
Неважно. Моя повесть не об этом
И жизнь моя, и путь мой – не о том!
Я знаю, что люблю Эллиобель,
А значит, не сверну и не погибну.

                10.
“Мой бедный муж! Ты звал Эллиобель
Когда твой путь змеёй впивался в ноги
И общая для пленников постель
Лишь более и более далёким,
Жестоким, новым делала тебя,
А я... а я тебе не помогала.
Мечась, смеясь, ревнуя и любя,
Я о дорогах многого не знала.

Иду к тебе! О, Ветер Ночи, брат
Мой, помоги мне, догони галеру
И принеси оттуда всё  подряд,
Все возгласы, все слёзы и всю веру!
А после подхвати меня и брось
В зелёное бунтующее море!
Не выполнишь? Не станешь? Что –ж! Мы врозь,
По-своему, преодолеем горе.”
                11.
“Но что же? Что же! Что же... Он один,
Теперь один... там... в море... на галере...
Мой муж и поневоле палладин...
Но что же, что же! Он теперь один
Плывёт среди лазури и седин,
Среди скарбезных шуток кавалеров.
О горе, горе! Он теперь один,
Совсем один там, в море, на галере.

Пусть плещут волны в узкие борта,
Я помогу, достану, растревожу
Скольженье вод... Нет, я уже не та,
И беспробудной Ночи темнота
Меня под полог свой пустить не может.
Я изменила сущности своей,
Безумной, тонкой, призрачной и странной,
Придя к Вадиму спутницей незванной
В тот час, когда, безлика и туманна,
Луна играла с памятью моей.
Но я смогу! Придумаю! Узнаю!
О, муж мой! Жди и не молчи, страдая!”

                12.
“Так ночь тиха, так ночь тиха, так ночь
Тиха, и небо так незамутнённо
Плывёт по-над уставшей головой.
О, горький свет! Мне кажется, я вижу
Того божка языческого. Вот...
Вот он! Лови! Эх, ты, семья былая...
Что делать? Что? Ведь должен быть ответ.
Ведь должен. Должен! Должен. Должен. Должен
И будет. Будет! Я дождусь его.

Идут часы, медлительно, степенно,
И вот – рассвет нисходит и ползёт
Ко мне, а там, за плёнкою рассвета
Давешний притаился злой божок.
Со мной он, верно, хочет объясниться,
Подходит, говорит, что он не тот,
Кем кажется, что имя его Олаф,
Не держит зла он и готов помочь,
И он поможет, и моё согласье
Теперь не означает ничего.
И, плача, я не вслушиваюсь в голос,
Что о судьбе Вадима говорит.
Я слышу, что какой-то генуэзец
Испанской службы снарядил отряд
И вскоре плыть намерен вслед за солнцем
И мужа моего к нему пошлёт
Бог Олаф, злой, завистливый и властный.”

                13.
Божок, божок, божок, божок, божок,
Ведь это ты меня сюда забросил
И упросил мой нерадивый рок
Так, как никто уж больше не упросит?
А я люблю тебя, Эллиобель,
Как ты меня – светло и запредельно,
И вместе – вместе мы отыщем щель
В растёкшейся меж нами мгле пекельной,
И примет нас зелёный океан,
И примут Адмирала каравеллы,
И примет тень чужих далёких стран,
Скользящая по пене мутно-белой.   

Ты не испортишь наш рассказ, божок,
Хоть помошь твоя хуже чем помеха.
Прощай, уткнись в пустой небесный стог
И судорожно вздрагивай от смеха!
Ни словом больше не упомянём
Об Олафе. Позор его делам.
Ну что ж? Давай мне руку! Уплывём
К пьянящим, дымным, шумным берегам.

                14.
Угрюмые матросы всё сносили,
Глядели в небосклон в тупом бессилье,
И верили, что быть лихой беде,
И даль плыла пред ликом Христофора,
И океана трепетали поры,
И паруса так нежно и проворно
Искали путь в мелькающей воде.
Я ждал Эллиобель, как ждут рассвета,
Устав от колобродства и от бреда,
Устав от снов и красного вина,
Что льётся в горло и сбивает слёзы,
А за окном... неважно – розы, грозы,
Мне безразличны все былые грёзы,
И лишь она, она ещё нужна!


Откуда мне, откуда мне известно,
Всё то, что мой язык сейчас сказал?
Я никогда, поверте, не бывал
В чарующем, прелестно-странном месте,
Где розы, грёзы, красное вино,
Стекло ночное... Ах, не всё ль равно!
Ещё одно – я произнёс: ”поверте”,
Кому, кому я это произнёс?
Кто челюстью моей, как цепом вертит,
И кто ответом ни один вопрос
Не подарил, и не явился мне,
Кто он, со мной и Небом наравне?

                15.
Со мной, со мной, была Эллиобель!
И всё, что совершалось было светлым.
Я полюбил размытый океан,
И страх , что вслед за солнцем в яму Ночи
Нетерпеливый оборвётся бег
Ласкал меня, как брат ласкает брата,
Как желтоглазый мягколапый кот,
Он приходил ко мне в часы раздумья,
И пристальней я вглядывался в даль,
Пытаясь ощутить далёкий берег
Обещанной  мне сказочной страны.

Я радуюсь всему – печали прочь,
Или, верней, я радуюсь печалям,
Свободе,  боли, вещим, и невещим,
И вовсе бесполезным скучным снам.
Со мной Эллиобель. Она – со мною!

                16.
“Я так ждала, что я смогу помочь!
Что мне теперь, оставленной, проклятой
И проклятой. О, Боже! Мысли прочь,
Пусть будет ум печалью не запятнан
И не изъеден мукой. О, мой муж,
О, мой Вадим, о, рыцарь мой и странник,
Я упаду к тебе, как листья груш,
Что никнут к брёвнам жёлтой ветхой бани.
Забуду я лукавого божка,
И ты забудь, прошу тебя, забудь!
Я плачу, что земля так велика,
И что неясен твой мятежный путь.

И ты... ты ждёшь, ты ждёшь меня, Вадим,
Ты знаешь – нам судьба соединиться,
Пусть облачен и пусть непроходим
Тот мрак, что между нами лёг границей,
Ты ждёшь, зовёшь, и я приду к тебе,
Не знаю, как, но твёрдо, сладко верю,
На злое умиление судьбе
Её законы мы с тобой проверим.
Пока – прощай, не забывай, лови
Мой каждый вздох и каждое движенье,
Пусть разольётся по моей крови
Влюблённых тел взаимное влеченье,
И, им живя, я проберусь сквозь дым
Тех миль, что ныне между нами встали,
И, поцелуем встречена твоим,
Очнусь от давней въевшейся печали.”

                17.
“Лечу сквозь Ночь, что предала меня,
Сквозь Небо, что оставило в покое,
Дрожа собой и голосом звеня.
Луна сияет, тучи зеленя,
И глубоко пространство голубое.
Уж скоро, скоро ты передо мной
Предстанешь и припомнишь всё былое,
И под другой какой-нибудь Луной
Обнимемся, и океанский вой
Над нами купол свадебный построит.

Полёт, полёт, как долго он звучит
В моих ушах, уставших от лишений
И криков несмолкающих знамений,
А сердце так безудержно стучит,
Так ломит брови, так дрожат колени...”

                18.
“... Мне кажется, сознание моё
Покинуло меня среди скитаний,
И я уснула в переходе мглы
Уже неподалёку от Вадима.
Теперь стою на палубе, а он,
Где ж он?!.. Ах, вот его трепещут руки,
Вот губы, облик, острый ясный взгляд...
Вадим, Вадим, мы встретились с тобою,
И больше не расстанемся, Вадим!

Я говорю так счастливо и просто,
Ведь мы вдвоём. Прости меня, божок,
И Матер-Ночь, прости, и Ветер Ночи.
Мы с ним вдвоём! Движенье каравелл
Нас донесёт до Индии далёкой.
Привет наш вам, священные пути,
И грубые матросы Адмирала.”

                19.
По шёлку её кожи забытьё
К моим глазам и мыслям подобралось,
А солнце на солёное жнивьё
Почти упав к закату приближалось.
И по моим зубам стучал язык
Святое и загадочное имя,
Её черты, меняясь каждый миг,
Казались мне, казались мне своими,
И, отстучав пленительную дробь
Язык играл с трепещущею влагой,
Упруго билась стонущая кровь
В виски, и в пах, и в горло, будто брага...

... А после – день сменялся новым днём,
К однообразным мы привыкли видам
И только ждали, как блеснёт излом
Земли и океана. Атлантиду
Искали мы сквозь толщу мглистых вод
И пели песни, и смотрели в мели.
И верил я, что светлый час грядёт,
Счастливый час моей Эллиобели.

                20.
И вот – стена из зелени глубокой
Нависла над притихнувшей водой
А в небо, так бездонно и высоко
Вливались крики птиц наперебой,
Священных ветров буйные потоки,
Все облака тянули за собой,
Качались остроносые пироги
И упивались льнувшей к ним волной,
Вот мы добрались до земель далёких,
Как ты хотела, под другой Луной
Обнимемся, едва вечерних токов
Проглянет свет над этой стороной.


О чём ещё сказать в ином пространстве?
О нём и без того повторит мир,
Все строки драм, преданий и сатир,
Стихов, баллад и описаний странствий.
Что делать мне? Быть может в монастырь,
Что в красном строгом высится убранстве,
Уйти, или в волшебном постоянстве
Вбирать в себя игру небесных лир?

                21.
Мчат каравеллы к прошлым берегам
И нас несут к высоким светлым скалам.
Быстрей, быстрей – уже Европы свет
Дрожит перед глазами и бледнеет.
Я замер, успокоенный судьбой
На самой людной площади Кадиса,
И там дремал, и снова видел мир,
Где красное вино и стёкла ночи
Встречались и звенели так влюблённо.
И я узнал себя под лампой тусклой,
А рядом я узнал тебя, Читатель
И на кровати Автора узнал,
Усталого и стонущего тихо.

Мы были все похожи друг на друга,
Но разные. Поэт всё говорил
И, путаясь, терялся и метался,
А после, успокоившись, уснул;
Читатель улыбался, будто зная,
Но спрашивал наивно и чудно;
А я... а я исчез, как появился.

                22.
“Мне кажется, я снова вспоминаю,
Как я летела сквозь глухой туман,
И облачных, и смутных взглядов стаи
Плясали в небе радостный канкан.
И там... одно... одно виденье было,
Про стол, где кипы ноющих бумаг,
Но только миг его сиянье длилось,
Я унеслась сквозь мглистый тёмный прах.

... Но я узнала – Автор и Читатель
Вперяли в меня свечи тёплых глаз,
Я думаю, отныне станет внятен
Наш путанный и призрачный расссказ.”
                23.
“И день, и ночь, и день, и ночь, и ночь
Плывём мы снова к берегам Европы,
Толпятся нереиды и циклопы,
Глядят на нас и провожают прочь.

... Испанские равнины под ногами,
Так жёлт и зелен их шершавый камень,
Вот баски, вот Гасконь, Вот Лангедок,
Бургундия, задумчивый поток
Меж замков завороженного Рейна,
Сквозь Одру и сквозь Вислу постепенно
К родным краям стремится долгий путь,
И снова слёзы не дают вздохнуть,
И дом, не изменившийся ничуть
Стоит там, где звучал огонь знамений.
Вот мы стоим, о, светлый палладин,
Стоим у дома нашего, Вадим.”

                24.
“О чём ещё, о чём ещё сказать?
Чем завершить пленительную вязь
Поэмы жуткой, дивной и звенящей
В нас по сей день? Молчанием одним.

...Одним молчаньем... Что-ж, быть может снова
Покинем мы обитель и приют,
Но только... пусть... но только – лишь бы вместе.
Я чувствую, как устают слова.
Вадим! Закончим! Слово за тобою!”

                ***
Я знал, что я приюта не найду.
“Я знала, что от рода я колдунья.”
Ты мне явилась в синем полнолунье.
“Ты болен был и маялся в бреду.”
Я вышел в путь и верил, что дойду.
“А я металась в поисках ответа.”
Ты все просила судьбы и планеты.
“Твой след ласкал видений череду.”
Скажи, скажи, мой свет, Эллиобель!
“Вадим, мой свет, прошу тебя, скажи...”
Ты видишь луч, что влился в витражи.
“Звучит твой голос, как пьянящий эль.”
Скажи, когда покинем этот край?
“Когда, когда, мой милый, отвечай...”      Июнь – Июль 2003, Нью-Йорк