Лёше Петроffy
День бездарно болтается между кусочками сна.
Ель стоит, будто церковь, прямая, надгробье хранит.
Скупо краской когда-то художник нанёс имена.
Нет имён, только тень и под нею спокойный гранит.
Понапрасну лить слёзы намеренья, в принципе, нет.
Тем, кто там, наплевать с колокольни на мир и на ель.
Полежу на траве перед скатертью старых газет,
Выпью водки и вспомню… Ты мимо шёл? Тоже налей.
Я, по меркам статистики, малый пацан. Сорок лет.
А по сути – две трети пути… даже целая жизнь.
Дом оставил. Сын вырос. Деревья? Засушена ветвь
Этой самой берёзы…что ель…точно ель? Побожись!
Я искал… Как тебя? Как? Довольно красиво на слух.
С этим именем надо могильщиком в «Гамлете» быть.
Ну, шучу… Что искал? Что искать молодому ослу?
Идеалы, конечно. А лучше б таскал я гробы.
Помотало. Эх, сколько я судеб чужих пережил.
И цела - из последних последняя - вновь не моя.
Со своим ремеслом слишком прямо ты смотришь, мужик,
В этот мир. Посмотри параллельно, примерно, как я.
И увидишь оскаленный профиль безумца Рэмбо,
Внука Дарвина в длинном пальто с мехом из обезьян,
Чикатило с младенцем (а может и это любовь?)
И Полунина Славу, забытого Вечным «низзя».
Вдруг окажется - можно, как водку, пить чай и кефир,
И что два туалета в плацкарте, а Паулс – отстой!
Наполняется Листом и Шубертом новый эфир,
Отдыхает планета и я… вот под этой плитой...
Так сказал и исчез, струйкой белой надолго повис.
Мой могильщик по графику ждал точно времени икс,
Крякнул, водку допил и, пописав, отправился ввысь.
Что-то сразу заметил я в нём. Тихо. Музыка. Бис!