Мой отец был известным в городе адвокатом, и предвосхищал мне такую же блестящую судьбу, поэтому в 17 лет я ушёл из дома, оставив письмо матери, в котором, как мог, утешил её и пообещал вернуться с сундуками, набитыми золотом.
В скитаниях своих я дошёл до побережья, где, чтобы не умереть от голода и скуки, ублажал хозяек постоялых дворов песнопениями и всевозможными выростами тела. Но коварные вдовы выставляли меня вон, лишь только петухов заслышав крики. И я брёл, скучающий и голодный, в сторону доков, - смотреть под палящим солнцем, как корабли отбывали в Папаэте и Рио-де-Жанейро, где можно было бы также скучать, слушая шум прибоя и женщин вздохи.
«Доколе?!» – думал я и, нанявшись на один из этих кораблей, устроил на нём бунт. Но заговорщики – двое пьяных матросов – предали меня, и капитан (образованнейший и гуманнейший человек) дал мне запас воды на три дня и посадил в шлюпку, как он, очевидно, вычитал в приключенческой литературе.
Именно этого я и ждал. Я вылил за борт воду и лёг на спину, уставясь в небо. Первый раз в жизни мне не было скучно. Вскоре зажглись созвездия – кресты и телескопы, – и я совсем повеселел.
Через два дня меня выловили туземцы и отволокли в деревню. Я сказал, чтобы меня кинули в костёр, однако вместо этого они избрали меня своим вождём и обожествили при жизни. Тогда я заявил им: «называйте меня Кетцалькоатлем, и будь, что будет».
Я ничему их не учил, только питался и пользовался женщинами. А местные жители так и не знали письменности, не умели возводить большие и прочные каменные строения, и по-прежнему расплачивались друг с другом свиньями и ракушками. Скоро я весил уже 150 кг и перестал передвигаться. Но меня почему-то всё так же чтили и уважали.
Однажды наш остров открыли испанские мореплаватели, привезя с собой ром и сифилис. Для начала они свергли всех идолов. Потом их привели ко мне, указав на моё божественное происхождение. Увидев подобное божественное создание, они лишь сплюнули, и сказали, что таким порождениям сатаны место в преисподней, и что в следующий раз возьмут с собой специальных людей из святого ордена, которые не будут столь толерантными. Но, после долгого пребывания в метафизическом трансе, я уже почти не понимал их языка, а выучить туземный даже не пытался. Из этого состояния я вышел только после отплытия испанских моряков. Мужчины больше не выходили в море и забыли своих жён. Теперь ночи они проводили, валяясь на берегу, в обнимку с бутылками. Женщины всё чаще приходили ко мне, дабы излечиться от невнимания мужей, но в итоге заразили меня сифилисом.
Я снова стал голодать и заскучал. До сей поры, меня сковывали ужас перед Абсолютным Ничто, доступность женщин и божественное происхождение. Однако судьбе вновь было угодно испытать мою стойкость, бросив меня в горнило бессмысленных обстоятельств, чтобы я снова заполнял пустоты своей бессмертной сущности.
Когда мой вес начал приходить в норму, я дополз до лагуны и незаметно отчалил в открытый океан на пироге аборигенов. Несколько дней я пил кокосовое молоко и ловил летучих рыб, пока не был подобран русским судном под либерийским флагом. На его борту, главным образом с помощью водки, я быстро вылечился от скуки и венерических заболеваний. Через неделю я спросил: «Куда мы направляемся, товарищи?». «В Мурманск». Я не знал, где это, но, когда оказалось, что за полярным кругом, я попросил высадиться в ближайшем порту.
Как обычно, я попал в скучнейшее место, окружённое болотами и кишащее паразитами, где от эпидемий ежедневно умирали десятки людей. На моё счастье недалеко в горах засели 80 бородатых мужчин с винтовками, которые собирались восстановить справедливость в мире. На тот момент это стремление полностью совпадало с моими целями, и я примкнул к повстанцам.
Революция добавила к моим порокам ещё одну вредную привычку,– я пристрастился к табаку. Целыми днями я стрелял из винтовки и курил сигары. Когда с кровавой диктатурой было покончено, мы отдали сахарные и банановые плантации крестьянам, закрыли казино и публичные дома, в которых работала половина женщин страны. Теперь они опять могли становиться медсёстрами и учительницами! Педерастов и наркоманов, а также жестокого тирана вместе с ними, мы выслали в соседнюю капиталистическую страну, чтобы она быстрее сгнила изнутри, и бородатые люди с винтовками без помех могли бы восстанавливать справедливость.
После всего сделанного, я загрустил и вспомнил о доме. Отобранные у эксплуататоров ценности я раздал школам и больницам, тепло попрощался с товарищами по борьбе, и, взяв с собой лишь винтовку и сигары, отбыл на родину.
Вернувшись после долгих лет странствий, я обнаружил плачущую мать, сидящую на пороге нашего разрушенного дома.
- О, душу раздирающая встреча!
В слезах она рассказала, что дикие кочевники сожгли город, изнасиловали всех девушек, а мужчин увели в рабство. И моего отца тоже. Я сказал матери, что тотчас же должен выйти по их следу и настичь, пока не началась песчаная буря.
«Благослови тебя Господь, сынок!».
На следующее утро я, как и предполагал, увидел шатры кочевников. Они были заняты тем, что вырубали пальмы в оазисе и засыпали песком колодец. Когда я подошёл к ним поближе, дикие кочевники пригласили меня зайти в шатёр, и предложили воды. Я вежливо отказался, затем достал портрет отца и спросил, нет ли его у них, потому как, по всей видимости, произошло досадное недоразумение, ведь мой отец никогда не любил путешествий. Кочевники согласились, что недоразумение может быть улажено, и я выменял отца на порох, соль и два одеяла. Меня тут же проводили к нему. Отец пас верблюдов и не собирался уходить со мной. Он упорно твердил, будто ему здесь очень хорошо и жизнь кочевника его вполне устраивает. Я говорил, что тоже жил среди примитивных сообществ и чуть не деградировал, как личность; стыдил слезами матери и даже грозил увести силой, - всё было бесполезно. Тогда я дал ему одеяло и газету с моей фотографией, и повернул назад.
- Наверно у меня каменное сердце, если оно не разорвалось от горя.
Лишь на секунду я остановился, а затем зашагал ещё быстрее, потому что очень спешил. Я торопился построить новый дом для матери, чтобы уплыть отсюда куда подальше.