ОЛЕГ БОНДАРЬ
Об отце
(главы из поэмы)
Человеческая память –
Удивительный сосуд:
Сколь его не наполняют,
До верху всё не нальют…
И ещё одна загадка
Чаше с памятью дана:
Пей без меры, без оглядки –
Всю не вычерпать до дна…
Что узнает внук Димитрий
Через два десятка лет?
То ли правду, то ли нет…
Время выветрит и вытрет,
Слижет, спрячет, смоет след…
Что сумею, что смогу,
Удержу и зашифрую,
В строчках точных зарифмую,
Для потомков сберегу
Подвиг прадедов… Легенды
О неведомой войне,
Как обрывки киноленты
В сельском клубе на стене.
Там, где пахло горькой мятой
От непаханой земли,
Где под стрекот аппарата
На экране шли солдаты,
Как живые в кадрах плыли,
В облаках дорожной пыли
В давней, призрачной дали…
…Ложка, орден, документы,
Фотографии овал –
Память вспышкою мгновенной
Вырывает из забвенья,
Из потёмок сокровенных
Всё, что батя рассказал…
Скупо возвращает память
Тех далёких дней накал.
Я там не был, что лукавить
Ни убавить, ни прибавить,
Что запомнил – записал:
О войне рассказов бати
На десяток фильмов хватит.
Память, словно кинолента,
Вьёт пружиною сюжет,
Вдруг слезинкою накатит,
Обрываясь так некстати…
…Тридцать лет как бати нет…
…«Тёркин» в доме нашем был
Книгою настольной.
Часто батя с книгой быль
Сравнивал. Невольно
Меряю на свой аршин:
Будет то, что будет,
Может, где и погрешил,
Время нас рассудит.
Мне Твардовского размер.
Словно песня горна
К потаённой правде дверь –
В ней всегда просторно…
Война. Начало
«…Сочи. Лето ласкало загаром.
Штормы сменяли штили.
Рявкнул рупор чёрным ударом:
«Немцы Киев бомбили!»
Кто-то ещё улыбается глупо,
Лёжа у моря на гальке.
Каркает вороном репродуктор:
«Немцы бомбили Харьков!»
Море синее, как на открытках,
Стынут пляжи пустые.
Поезд домой громыхает на стыках:
«Немцы бомбили Киев!»
Тлеет тревожной зарёю восток,
В тучах разорванных, низких.
Мысль стучится кровью в висок:
«Немцы бомбили Минск!…»
«…Фронтовая осень. Рядом
С нашим ротным блиндажом
Танка чёрная громада –
Борт прорезан как ножом,
Башня снесена снарядом.
Но под днищем есть сухое
Место. Тишь да благодать –
Ветра нет, и после боя
Можно ночку скоротать.
…Вьётся листьев вереница,
Тихо падает в траву,
А душа подбитой птицей
Еле-еле на плаву…
Лёд окутывает волю,
Кромки – острое стекло –
Бьют, кромсают, режут, колют.
Сердце болью истекло.
Разъярённою волчицей,
Угодившею в капкан,
Ветер воет и багрится
Алой кровью рваных ран,
Что из туч закатных льётся.
Сумрак ночи мир пленит,
И не верится, что Солнце
Завтра душу озарит…
…В поле матушка-пехота.
Холод, голод, зной и снег,
Грязь осенняя. До рвоты
Тяжкий крест – один на всех…
Смерть ловила в бранном поле,
Снайпер целил – не успел.
…И четырежды в неволе
Уводили на расстрел…
…Что спасало? Бог ли? Смелость?
Просто – мы такой народ:
В жилах пламень, а не лёд –
Очень, очень жить хотелось!…
…В сорок пятом, после драки,
Мастера заплечных дел
Наседали, как собаки:
– Почему ты уцелел?!!
– Потому, что чуткой птицей
Темной ночкой не уснул
И подкравшегося фрица
Финкой ловко полоснул.
– Потому, что в мир загробный
Мне тогда не вышел срок.
Потому, что не был скромным!
Дрался грамотно и злобно –
Первым нажимал курок!…
…Пуля жалит на излёте…
…Наши в поле, немцы в хатах.
Что ни улица – засада.
Погреб – скопище врагов.
Жарко харкал миномётик
По фашистским маскхалатам.
Бой-дуэль на автоматах
С немцем, с десяти шагов…
Друг по другу с ходу били…
Очередь – свинцовый шквал!
Немец в бок меня навылет,
Я вражину – наповал…
…Вечер лёг, как серый пепел.
Чувствую – знобит слегка.
Сгоряча-то не заметил,
Что прострелена рука,
Не запомнил, как случилось…
После боя – чёрт не брат.
Вдруг истома навалилась,
А очнулся – медсанбат…
…Госпиталь. Серые стены.
Стоны. Ночной полубред:
«Сделай картошечки, Лена,
Жаренной мне на обед»…
…Лампа коптит маслянисто…
…Искоркой гаснет слеза –
Жалко майора-танкиста:
Ранен в брюшину – нельзя…
…Слёзы сестрички заметил,
Старый хирург фронтовой
Выбил из трубочки пепел,
Грустно кивнул головой.
Спец – не опишешь словами,
Скольких еще он спасёт.
Тихо – одними губами:
«Сделай. К утру он дойдет…»
Воздух!
«…Утро зреет в нежных росах,
Золотится солнца край.
Кто-то хрипло крикнул: «Воздух!
Слева «мессеры»! Встречай!».
«Мессер» чешет вдоль траншеи,
И от пули холодок
Стеганул слегка по шее.
Если бы правей чуток –
Не родился б ты, сынок.…
…Налетела вражья стая,
Что на пашню вороньё.
Сзади окрик догоняет:
«Камандыр – держи ружьё!»
Сошки мигом взял на плечи,
Руки в бруствер, на упор.
Так ружьё держать полегче –
Начинаем разговор!
Не старинная берданка,
Не трудяга-пулемёт,
А ружьишко против танка –
ПТР. Не подведёт!
Будем бить зверюгу влёт!
Это только на картинках
«Пэтээром» как пушинкой
Вертит чудо-богатырь.
А в натуре этот штырь,
Кованый из лучшей стали,
Весит, ну, почти что пуд.
Мы вдвоём ружьё таскали,
Это был нелёгкий труд…
Насквозь броневик бивали,
Расшибали танку трак,
Наблюдателей снимали,
В самолёт пока никак
Нам попасть не удавалось,
Два-три раза попытались,
Но, уж больно далека,
Видимая еле-еле
Точка юркая в прицеле –
Ускользала в облака.
Был в расчёте номер первый
Сын степей. Стальные нервы
И орлиный, зоркий глаз –
Джаксынбай. Немало раз
Пулей, пущенною ловко,
Выдал фрицам в ад путёвку.
…До чего же немец близко:
Лётный шлем, шнурочком ус,
На капоте знак фашистский
И бубновый красный туз.
Улыбаясь еле-еле,
Ас, как видно, в лётном деле
Не одну собаку съел,
Ловит гад меня в прицел.
И представить невозможно,
На какой же миг ничтожный,
Годом длящийся во снах,
Раньше выстрелил казах…
Брызнула стеклом кабина,
Захлебнулся, взвыл мотор
И крылатая махина
Ткнулась носом в косогор.
Врезалась, рванула сочно –
Столб огня – до неба аж!
Но попала, сволочь, точно,
В щепки разметав блиндаж,
Тот, что до седьмого пота
Ночку всю копала рота.
Три наката… доски, шпалы…
Взрывом всё пораскидало.
Громкий «Мессеру» капут.
Джаксынбай сияет рожей:
– Ордэн нам тэпэр положен!
Показал себе на грудь.
–Дирочку просверлим тут!
…Говорил, смеялся гордо,
Целый день счастливым был…
Вечером на гимнастёрке
Снайпер дырку просверлил…»
***
«…Ясный день не мил пехоте.
А за что его любить?
Снова в небе самолёты,
Снова нас летят бомбить!
…Строем прут, как на параде,
Эшелонами идут,
С трёх сторон заходят … гады,
Смерть на голову везут.
…Фриц не любит равной схватки.
В небе он числом берёт:
Наших – пара, их – десятки.
Но другой идёт отсчёт,
Если в драке наш пилот!
В строй немецких бомбовозов,
Как в полено острый клин,
«Лавочкин» воткнулся грозно
Фрицев семь, а он один.
Первый «юнкерс» клюнул носом,
Задевая своего, завалился, пошатнулся,
Вспыхнул ярко, кувыркнулся,
Пишет в небе дымный след.
Был фашист – фашиста нет!
…Бесконечный купол синий.
Нарастал над головой
Исступлённый зуд осиный,
Превращаясь в злобный вой:
“Кобры”, “лавочкины”, “яки”,
“Фоки”, “юнкерсы”, “дорнье”
Закрутились в смертной драке,
Словно в смерче вороньё.
Кто в защите, кто в атаке.
Кто чужие? Где свои?…
Там, в заоблачной дали,
Не поймёшь – хоть глаз коли…
Наш завис на вертикали
И его тотчас достали:
Рой трассирующих пуль
Фюзеляж насквозь проткнул
И в предсмертном кураже
“Як” сверкнул на вираже…
Как по крыше крупный град,
В небе пушки говорят.
Реванул мотор утробно
И, перекрывая вой,
Очередь хлестнула дробно –
Будто великан со злобой
Рвёт мешок над головой.
Испугались! Строй сломали…
А сперва так гордо шли!
Крестоносцы улетали,
Как с навоза воробьи,
Бомбы без толку швыряя
На позиции свои…»
***
…Нет в мире сокровенней тишины,
Чем та, что между молнией и громом,
Когда секунды до краёв полны
Мучительно звенящею истомой.
…Шарахнул гром, раскалывая твердь
Над миром, притаившимся в молитве.
Несломленный боец, презревший смерть –
Столетний дуб горит в неравной битве.
Чёрный мазок мимолётно
Перечеркнул небосклон.
Вырос за горизонтом
Взрыва бесформенный ком.
Таяли тучки на небе.
Гром рокотнул вдалеке.
Сохли дождинки в песке.
Боя как будто и не было…
Аисты
На опушке леса заболоченной,
Возле ручейка с зелёной тиною,
На дубу огромном скособоченном
Приютились гнёзда аистиные.
Нильские болота тепловодные
Аистов зимой в туманы кутали,
А гнездовье на любимой родине
Оказалось среди боя лютого.
Грозный рык войны совсем не страшен им:
Гнёзда мастерят из тонких веточек.
И немецким матерям и нашенским
Принесут ко сроку малых детушек…
В полосе нейтральной жили аисты.
Поглядишь – и сердце в изумлении.
И ничья рука не поднимается
Пулю посылать в том направлении.
На краю опушки, возле зелени
Немцы. Пулемёты во все стороны.
Наше боевое охранение
Выдвинулось ближе ночью чёрною.
В ста шагах к востоку у промоины
Затаились пехотинцы-воины
…Жаворонка трели с переборами,
Солнце краем глаза улыбается,
Медсестричка Катенька Егорова
В стереотрубу глядит на аистов.
Ей село уральское привиделось…
На пригорок тропочка взбирается
На лужайке лютики и жимолость,
Старый тополь возле дома. Аисты…
Снайпер затаился в кроне дерева,
Выстрелил на отблеск мимолётный,
И не отклонилась пуля-стерва,
Прожужжав над полем, над болотом…
А весна цветами поле залила,
Как невеста к свадьбе собирается…
…Злобною осою смерть ужалила…
И не прилетят к Катюше аисты…
Словно прикорнула наша Катенька,
Та, что семерых из боя вынесла…
Потихоньку ярко красной капелькой
На её висок кровинка выползла.
Батин был черёд дежурить на посту
В это утро яркое, но грустное.
Он увидел, как взлетели аисты
И услышал, будто ветка хрустнула...
Батя был тогда уже за ротного,
А комбата вдруг к начальству вызвали
Он ушел, подпоясавшись плотно,
Приказал отцу заняться письмами.
Кто там не был, тот не догадается,
Как невыносимо то мучение,
Что за боль за словом укрывается:
«Имярек погиб при исполнении…»
Похоронку выписав на Катеньку,
Молча, хмуро, строго по порядку
Автомат свой вычистил старательно,
Закатал потуже плащ-палатку.
Вечер. Вышел из землянки батя,
Тем бойцам, что были с ним втроём,
Приказал: «К утру меня встречайте
Если что, прикроете огнём»…
Наш передний край молчит загадочно,
А немецкий пыхает ракетами.
Проволоки, мин – всегда достаточно,
Чтоб разведку «радовать» секретами…
И ушёл-пришёл он незамеченным.
Как ни напрягали слух и зрение,
Не смогли бойцы засечь разведчика,
Командира Бондаря Евгения.
…Воротился со щекой разорванной
Кровь на рукаве, винтовка-снайперка,
Всё лицо в земле – чернее чёрного…
Самокрутку сделал перво-наперво…
Окружили. Ждут, разгорячённые,
Мигом фляжку спирта расстарались.
Прохрипел сквозь губы рассечённые:
– Финкой бил. Чтоб птицы не пугались…
Крыша
1
Гуляю по Мироносицкой
Мимо Серого Здания
Сердце наружу просится
Вихрем воспоминания.
…На доме, где лентой увитый,
Колос под солнышком цвёл,
В войну восседал упитанный,
Третьего Рейха орёл.
И красовался гордо
До сорок третьего года…
…Твердыня былая расколота…
К прошлому нам не вернуться.
Колосья и серп вместе с молотом
Сняли. Сменили трезубцем…
…Качает лодку истории
Времени море безбрежное.
Меняются аллегории,
Суть остаётся прежней…
«…Снег посылает нам небо зимой,
Летом – ливень и град,
Солнца улыбку дарит весной,
Осенью цедит дождь затяжной,
Но если небо пылает войной –
Сверху бомбы летят!
Зло закипает кровавой икотой,
Тело сводит неистовый раж:
Краснозвёздные самолёты
Сыплют бомбы на город наш,
Но никуда не деться –
В Харькове – немцы!
Серое Зданье торцом уходило
В каменный мощный забор.
Бомба-фугаска вчера угодила
Прямо во внутренний двор.
Всё, что осталось от двух легковушек,
Вспыхнув, сгорело в мгновение.
С крыши железо скрутило наружу,
Как бересту на полене...
…День уныло топал к ночи.
Серый свет неспешно гас.
Скоро комендантский час.
Есть хотелось. Даже очень.
День тот выпал неудачным:
Всё не так и невпопад.
Шёл домой усталым, мрачным
И случайно поднял взгляд.
И застыл на ровном месте:
Под себя подмяв карниз,
Метров сто квадратных жести
С крыши свешивались вниз.
Поднялась волна азарта,
Озорная скачет мысль:
«Крыша, потерпи до завтра!
Железяка, не сорвись!!»
Назавтра постриженным, бритым
В костюме сидящем ловко,
Отправился к немцам с визитом:
«Центру от Москалёвки».
Рабочая синяя форма –
Признак арийской культуры.
Надпись по белому чёрным:
«Арбайтер Магистратуры».
В тачке верёвки уложены,
Строганные треножники,
Таблички. На них указатели:
Готикой надпись «Обход».
Это в тылу неприятеля
Сосредоточен, внимателен
Бондарь на дело идёт...
…Символ порядка властного
В новых рейха пределах.
Флаги как наши – красные,
Но свастика в круге белом,
Заметная издалека,
Словно плёткой огрела.
Сжалась в кулак рука,
Ярость в душе закипела.
…Уверенно, благо – привычка,
Расставил треножники ловко,
Потом прицепил таблички
И натянул верёвки.
Немцы – вымуштрованный народ.
Прежде всего – дисциплина!
Пошли аккуратно дорогою длинной
Строго по стрелке «Обход»
Соорудив загородку,
Придав отчуждённость лицу,
Уверенною походкой
Спокойно иду к крыльцу.
Форма привычна немецкому оку.
Хмурый солдат свысока
Глянул, кивнул, нажимая на кнопку,
Скрытого в нише звонка.
Дежурный явился с миною строгой
В чёрном мундире. Король.
Проверил верёвки, таблички, треноги,
Коротко бросил: «Яволь!»
2
Фрицы меня провожают на крышу.
Я по дороге всё вижу и слышу
Стук телетайпов, звонки телефонов,
Кто-то диктует приказ монотонно.
Парень невзрачный хлюпает носом,
Руки в наручниках. Видно с допроса.
Под монотонный шум из окон,
Грузится зондеркоманда в фургон.
…Кто-то вдруг басом захохотал…
Женщин ведут конвоиры в подвал.
Группа военных в мундирах мышиных
Вышла из подкатившей машины
Ритма войны беспощадная лапа –
Обыкновенные будни гестапо.
...Вот я на крыше. Внизу подо мной
Харьков немецкий. Родной и чужой.
Чёрный, угрюмый, гордый Тарас
Смотрит. И фрицы боятся тех глаз.
Дальше, правей – обгорелый скелет:
Гордость науки – университет.
Немцы пять раз подрывали Госпром.
Выстоял! Выстоял гадам на зло!
Артиллерийский корректировщик
«Шторьх» приземляется прямо на площадь В штаб документы. Срочно. Из Рейха.
Вот бы ружьишко. Ну, хоть трёхлинейку...
Ну, погодите! Придет ещё срок –
Счёты сведём. Ухватив молоток,
Я с нарастающей злобой и пылом
По оцинковке прошёлся зубилом.
Через минуту другую работы
Крыши кусок с ужасающим грохотом
Вниз полетел. Поднялась туча пыли
Фрицы все окна вокруг облепили,
Тыкали пальцами и гоготали.
Думали бомба. Нет-нет и бросали
В небо осеннее пристальный взгляд:
Русские очень внезапно бомбят.
Непредсказуемо. Днём или ночью
Может прорваться смельчак-одиночка
И с высотёнки малой предельно
Сбросить подарочек в темя. Прицельно.
3
С крыши спустился, не торопясь,
К этому времени пыль улеглась.
Неторопливо, без суеты,
Строго по швам отбиваю листы.
Коль на себя – то работаешь споро!
Вдруг заревели рядом моторы,
Слышится грохот сапог об асфальт:
Гиршмана справа, слева Профсад…
…Улицу немцы в момент перекрыли,
Высадив роту из автомобилей
Одновременно с обеих сторон.
Всех, кто случайно попался в полон,
Стали сгонять как скотину в фургон.
Кто-то отпрянул, рванулся назад –
Коротко плюнул свинцом автомат.
Через минуту, ну, максимум две,
Парень висел на ближайшем столбе…
Я сижу – ни жив, ни мёртв.
А вокруг – облава!
Кто-то раненый орёт.
Немцы слева, справа
Тянут женщин, стариков
В чёрные фургоны.
Крики, ругань, стоны, кровь.
Я сижу в кольце флажков,
Как охотник средь волков,
В отчуждённой зоне.
Словно, нет совсем меня
Здесь на свете белом.
Потому, что занят я…
Просто – занят делом.
Я для немцев в этот миг –
Винтик в механизме,
Что работает на них.
Это стоит жизни!
Да! Я – винтик! Ну, дела!
Хитрый, хоть и мелкий!
И облава обошла
В аккурат по стрелке.
Даже смертная игра
С немцем – в рамках правил.
(Эти стрелки я с утра,
Помните, расставил ?)
Немцы, ох, не дураки –
Дело туго знают
Только выйди за флажки –
Вмиг захомутают.
Так идет за часом час.
Фрицы всё лютуют.
Я железо в третий раз
Тщательно бортую.
Да, попал я в оборот.
Жду, минуты тают.
Комендантский час придёт –
Мигом расстреляют!
А уже четвёртый час.
Слава Богу! Слава!
Фрицам поступил приказ,
Кончилась облава.
4
Всё железо погрузил
И треноги в тачку.
Вёз, толкал, что было сил,
Чуть не на карачках.
Комендантский час застал
На Клочковской в доме крёстной
Я у них заночевал,
Съев на ужин борщик постный
Был естественным финал
В приключенье странном,
На Благбазе оптом сдал
Весь металл армянам,
Не торгуясь. Получил
Сотни три рейхсмарок.
Сала, хлеба из печи,
Да свечи огарок…”
…Молоток. Родной металл.
В руки взял и слышу,
Как отец им грохотал
По немецкой крыше…
Фон Паулюс
«…Рёвом моторов город разодран.
Резво, напористо, быстро
В кухню ворвалась
Ровнёхонько в полдень
Дюжина мотоциклистов.
А вслед за ними, негромко урча,
Тигром на мягких лапах,
Ткнулся в крыльцо, как лодка в причал,
Длинный, приземистый «майбах»
Охранники в чёрных плащах за колено,
Припорошённых пылью,
Сноровисто, ловко, ну, просто мгновенно
Выходы все перекрыли.
Подковами важно по кафелю цокая,
Неспешной походкой страуса,
Вошёл, сверкнул на застывших моноклем,
Сам фельдмаршал фон Паулюс.
Всех, кто на кухне был за столами,
Под битой посуды звон,
Молча на дверь поведя стволами,
Эсэсовцы выгнали вон.
Бывают в жизни такие моменты,
Выпал мне случай такой!
Но, кроме резиновой изоленты,
Нет ничего под рукой!
Пружиной на козлах сжимаюсь я,
Вот сверху сейчас сигану
Руками достану фон Паулюса
И шею ему сверну!
Глазом ловлю по углам там и тут:
Эсэсовцы в касках рогатых!
Только дёрнись, вмиг разнесут
Из четырёх автоматов.
Назад под козлами будет идти –
Камнем паду на шею.
Как ни быстро пуля летит,
Я раньше сломать успею.
Отрезал говядины адъютант
Порядочный шмат, будь здоров.
Два тесака о доску гремят:
Минута – паштет готов.
Паулюс шнапса из фляжки набулькал
Выпил, выдохнул смачно.
Солдаты в углах слюну сглотнули
Предано, по-собачьи.
Телохранители бдят на посту,
Особенно подле тела,
Чтобы к фельдмаршалу на версту
И муха не подлетела.
Вояку немецкого сохранил –
Идол веры иной,
Похоже, хитрый пруссак ощутил
Смерть серой спиной –
Он один изо всех, кто там был,
(Вот в чудеса и не верь!)
Встал. Аккуратно фляжку закрыл
И… вышел в другую дверь.
Взревели моторы, сверкнули спицы,
Умчался фельдмаршал грозный.
И тут – О, Майн Готт! – смекнули фрицы,
Что я оставался на козлах!
Сначала ужас читался в глазах,
Потом заржали, как дети.
И объяснили в доступных словах,
Как решетили б меня в пух и прах
Эсэсовцы, если б заметили.
Долго ещё потешались жлобы…
Скажу справедливости ради –
Барон не ушел от своей судьбы.
Но после. Уже в Сталинграде…»
2001-2002