Я с детства была брюнеткой, кокеткой и книгочейкой.
За это меня считали в деревне моей еврейкой.
И я таскала еврейство под выцветшей телогрейкой.
Была у моей мамани веселой командировка,
да вот для меня закончилась как-то она неловко:
всю жизнь за спиною слышала:
“Жидовка, жидовка, жидовка...”
С яслей на меня обрушились глобальнейшие вопросы,
но мать вела себя сдержанно, как коммунист на допросе:
“Лает собака, доченька, - ветер, доченька, носит...”
Ветер носил неистово, бил по щекам нещадно:
еврейкой на Вологодчине быть ужасно накладно.
Я вытирала слезы и в книги вгрызалась жадно.
Библиотекарь старенький мне выдавал романы
антисемита Гоголя, антисемита Манна.
И на духовной манне я повзрослела рано.
Парни за мной забегали, да мамы, как канарейки,
защебетали: “Санечка, не женись на еврейке -
будешь потом до старости жалеть и считать копейки”...
Я по углам не пряталась и гордо носила вериги,
а если в чужих карманах видела злобные фиги,
я вытирала слезы и жадно вгрызалась в книги.
В мире моем придуманном, тоненьком, словно наст,
поселились Петр и Павел, Марк и Екклезиаст.
Мне казалось, что Библия в обиду меня не даст.
Но последние новости рушили книжный рай:
когда Израиль в Египте вдруг захватил Синай,
“Позор еврейским агрессорам!” - сказал сосед Николай.
Сколько минуло времени с тех невеселых пор,
когда надо мной маячил народной молвы топор,
а мне до сих пор неуютно видеть родительский двор.
На этой скамейке Вовка
сказал мне как-то: “Жидовка!”
Вон там, у забора, лейка
нахохлилась, как еврейка.
И даже родная псина
лает целую ночь,
как будто “От Палестины -
руки, - кричит мне, - прочь!”