Когда приходит вдохновенье, любовь незрима.
Сначала сердце замирает в пустоте
и, встрепенувшись сонным серафимом,
мысль взглядом проницает тень.
Разбуженное вдруг воображенье
присмотрится – и стиснет зубы так,
что не вздохнуть пока биенье
слов не прорвёт начальный мрак.
В миг жаркий, миг мучительный, где слово
рвёт лоно, породившее его,
распахнуты века и нет былого,
того, что есть и будет. Ничего.
Как первочеловек, страшась порыва,
в смятенье узнавания творил
и мир, в него врываясь, торопливо
взахлёб себя бессвязно говорил,
так, сбитый на колени тёмной дланью-
не то проклятье, то ли светлый дар? –
поэт лишь проводник того посланья
которое есть внутренний пожар.
И в тот момент, когда излилось пламя,
когда душа ещё едва жива,
нисходит в мир как высшее признанье
любовь к тому, что ты облек в слова.
Но всякий раз ты видишь с изумленьем
и бережной беспомощной тоской,
что ты уже забыт своим твореньем,
тому, кого ты любишь – ты чужой.
О наказанье, Мидасово бремя –
боязнь объятья, чтобы не убить.
Как ускользает от прикосновений
то, без чего немыслимо прожить!
И утешительно ли то, что, словно птица,
сгорающая пламенем своим,
поэт способен снова возродиться,
библейски, колдовски неопалим?..
4 октября 2003 г.