Перепутаны ветром ветви сада и звезды...
Растворяется в бездне ощущение жизни...
Ускользает опора, превращаясь в неясность...
И напрасны усилья с темнотой разобраться...
Скорпионом зловещим притаилась опасность...
Как шуршащие лапки ветви черного сада
Заползают за ворот наважденьем кошмара...
Неотступные звезды смотрят хищником жадным.
Окровавлены пасти жутких выродков мозга...
Ловит чуткое ухо шорох крови вскипевшей...
Разверзается пропасть, обнажается сердце...
Не пора ли проснуться? Но не сплю я !.. О, ужас!
Гильгамеш и Энкиду шли дорогой своею...
Как теперь мы узнаем, что в пути с ними сталось?
Все рассказы смешались в толкованье неясном.
Перепутаны строки как осколки и блики...
Уж в синеющей дымке скрылись Урука стены,
Но без устали степью шли и шли побратимы:
Прошагав двадцать поприщ*, хлеба лишь надкусили,
А затем через тридцать на привал становились.
За день первый полсотни долгих поприщ отмерив,
В шесть недель расстоянье за три дня перекрыли.
Под горою зелёной становились на отдых,
Перед Солнцем колодец рыли с влагою пресной.
Обещания помня, проявляя заботу,
Другу ложе ночное стал готовить Энкиду,
Гильгамеш же тем часом поднимался на гору,
Чтоб с высот поднебесных оглядеть всю округу.
Птицы чёрные в небе предзакатном парили,
Лодка Шамаша тихо уплывала под землю.
Крылья птиц вырастали, закрывая всё небо.
Над землёй воцарялся мрак слепой и тревожный.
Гильгамеш, это видя просьбу выдохнул страстно:
«О, гора, подари мне светлый сон благодатный!
Упокой мое сердце предсказанием вещим».
И, вернувшись к Энкиду, сел на ложе ночное.
Голова Гильгамеша на колени склонилась.
То - удел человека - сон сморил его крепкий.
Но лишь полночь минула, сновиденья исчезли,
И внезапною речью он Энкиду встревожил:
«Ты позвал меня, друг мой? Отчего я проснулся?
Может это опасность разомкнула мне веки?
Сон мне страшный приснился, объясни, что он значит.
Под горою нависшей мы стояли с тобою.
Вдруг посыпались камни, завалить нас стараясь.
Вся гора, разломившись, нам на головы пала,
Мы ж пытались мечами разрубать эти камни.
Кто рождён дикой степью, тот мудрейший из мудрых.
Гильгамеша виденье- так толкует Энкиду:
«Друг мой, сон твой не страшен! Он нам счастье пророчит.
Та гора, что ты видел; не опасна нисколько.
То - Хумбаба, его мы, словно гору повалим.
И зверям на поживу бросим мёртвое тело,
А сейчас не волнуйся, отдыхай до рассвета.
Утром Шамаша слово добрый знак нам подарит».
И опять через степи шли и шли побратимы.
И в синеющей дымке снова дали скрывались.
Прошагав двадцать поприщ, хлеба лишь надкусили,
А затем через тридцать на привал становились.
За второй день, полсотни долгих поприщ отмерив,
В шесть недель расстоянье за три дня перекрыли.
И опять под горою становились на отдых,
Перед Солнцем колодец рыли с влагою пресной.
И опять другу ложе стал готовить Энкиду,
Обещания помня, проявляя заботу.
Гильгамеш же тем часом поднимался на гору,
Чтоб с высот поднебесных оглядеть всю округу.
Чёрным облаком небо грозно хмурило брови.
Лодка Шамаша тихо ускользала под землю.
Паутиною тени по земле распластались.
Воцарялся над миром мрак слепой и тревожный.
Гильгамеш, это видя, с жаром выдохнул просьбу:
«О, гора, подари мне светлый сон благодатный!
Успокой моё сердце предсказанием вещим».
И, вернувшись к Энкиду. сел на ложе ночное.
Снова сном позабылся, но средь ночи проснулся:
«Ты позвал меня, друг мой? Отчего я проснулся?
Может, это опасность разомкнула мне веки?
Сон мне страшный приснился, растолкуй, что он значит!?
Вся земля опустела, вся потрескалась почва,
Всё живое в смятенье пребывало безумном.
Я схватил было тура, сына степи свободной,
Он взревел так, что тверди раскололись земные.
Пыль взвилась черной тучей, туча небо затмила.
Перед ним, перед грозным, я упал на колено.
Только схвачен был кем-то, неизвестным и сильным.
Протянул он мне руку, поднимая с коленей.
Утолил мою жажду, напоивши водою.
Гильгамеша виденье так толкует Энкиду:
«Друг мой, тот, кого ищем, он не тур гордый вовсе.
Грозный тур, что приснился - светлый Шамаш небесный.
Подает он нам руку, чтоб в беде не пропали.
А водой тебя чистой напоил Лугальбанда.
Лугальбанда могучий - твой родитель и бог твой.
А сейчас не волнуйся, отдыхай до рассвета.
Утром Шамаша слово добрый знак ним подарит»
.
Снова утро настало, и пошли побратимы.
Снова степи и дали за спиною скрывались.
Прошагав двадцать поприщ, хлеба лишь надкусили.
А затем через тридцать на привал становились.
За день третий, полсотни долгих поприщ отмерив,
В шесть недель расстоянье за три дня перекрыли.
Наконец-то достигли гор высоких Ливана.
Перед Солнцем колодец рыли с влагою пресной.
И опять другу ложе стал готовить Энкиду.
Гильгамеш же -тем часом вновь поднялся на гору.
Посмотрел на округу: вроде небо как небо.
Притаилось? Притихло? Пред грозой иль закатам?
Медно-яростным диском Солнце к краю каталось.
Молча Шамаша лодка ускользала под землю,
Гильгамеш, это видя, просьбу мысленно крикнул:
«О гора, подари мне светлый сон благодатный!»
Успокой моё сердце предсказанием вещим.»
И, вернувшись к Энкиду, сном забылся недолгим.
Среди ночи проснулся, растревожено молвил:
«Ты не звал меня, друг мой? Отчего ж я проснулся?
Ты меня не касался? Отчего же я вздрогнул?
Уж не бог ли прошел здесь? Тело дрожью объято.
В третий раз я увидел сон ужасный и страшный.
Что он значит - не знаю. Растолкуй; друг мой верный!
Небеса вопияли, грохотали глубины.
Онемев и ослепнув, день во тьме задыхался.
Змеи молний взвивались, всё огнем заражая.
Пламя было повсюду. Ливнем смерть разливалась.
Было зарево страшно, но прошло его время.
Жар остыл, опустился, хлопья пепла осели.
Может, в степь мы отступим? Всё обдумать нам надо».
И опять Гильгамеша успокоил Энкиду:
Было сна толкованье просветленным, спокойным.
Но не стихла тревога, затопившая сердце.
И пришлось отступить им, в лоно степи зеленой,
Чтоб спокойно обдумать как Хумбабу осилить,
Чтоб тревога утихла... Но напрасны старанья:
Страшным грохотом с неба, ураганом пронесся
Грозный голос свирепый оглушительно дикий.
Заметалось сознанье в искривленном пространстве.
И предательски тело липким потом покрылось.
И тогда-то Энкиду так сказал Гильгамешу:
«Что нам слава героев, коли жизни не будет!»
Но не смог согласиться Гильгамеш с побратимом.
Несогласье раздором поселилось меж ними.
Завершался день - ночью, ночь несла сновиденья.
Снова сердце терзали неизвестность и смута,
Но тупое упрямство и желание славы
Не всегда, видно, в жизни бесполезно бывает:
Вновь пред Шамашем светлым Гильгамеш на коленях,
И бегут его слезы, просьбы с плачем мешая:
«Что ты в Уруке Нинсун о походе поведал?!
Вспомни, Шамаш! Услышь нас! Помоги своим словом!»
Речи Урука сына светлый Шашш услышал.
И внезапным призывом небеса огласились!
«Поспешите к Хумбабе, чтобы в лес не ушёл он,
Чтобы в дебрях не скрылся, в бой вступите сейчас же!
Нет защиты Хумбабе - не надеты на тело
Семь его одеяний, семь лучей ядовитых.
Лишь в одно одеянье он успел облачиться,
Остальные одежды до сих пор не одеты».
Побратимам бы надо сразу ринуться в битву,
Да сцепились друг с другом, давний спор продолжая.
Как быки распалились, плотно лбами прижались.
А над лесом и степью, над горой и небом
Снова голос свирепый ураганом пронесся.
То ещё раз Хумбаба, страж кедрового леса,
Криком гневным и диким оглушил, точно громом.
Но, не сломленный страхом, Гильгамеш молвил другу:
«Что один - одинокий? Он - ничто в этой жизни!
Коли будем чужими - только гибель найдем здесь.
Ты же знаешь, веревка, та, что скручена втрое,
Долговечней, прочнее, лучше вдвое сплетенной,
Ты же видел, два львенка вместе льва одолеют.
Не подняться на гору в одиночку - лишь вместе».
И опять с Гильгамешем не согласен Энкиду:
«Ты пойми меня, друг мой, к лесу лишь подошли мы,
А уж тело ослабло, руки вдруг онемели».
Гильгамеш не дослушал, перебил побратима:
«Неужели же будем мы с тобою так жалки?!
Ведь уже одолели гор немало высоких!
Разве нас испугает та, что ныне пред нами?
Может после рассудим – надо ль было бояться?
Ты же многое знаешь – ведал битвы, сраженья,
Натирался ты зельем – смерти ты недоступен.
Ты взращен дикой степью – велика твоя сила,
Барабаном гремящим бьется смелое сердце.
Пусть же тело покинет бесполезная слабость,
Онемевшие руки снова станут могучи,
Вместо слабости в сердце вспыхнет жажда сраженья.
И пойдем поскорее, взявшись за руки, к лесу.
Ты нс думай о смерти - вкус почувствуешь жизни.
Тот, кто к жизни стремится осторожен, разумен.
Даже первым шагая по дороге опасной,
И себя сохраняет, и идущего следом.
Только так можно в жизни что-то важное сделать,
Свое имя прославив за пределами мира!»
И пока говорили, дошагали до леса,
И умолкли внезапно, и недвижные стали.