Все старанья, усилья, к совершенству стремленья –
Это всё лишь насмешка! Наши жизни – никчёмны!
Мы идём по дороге, как нам кажется, к цели.
Перед смертью же видим, что на месте топтались.
Наша цель словно звёзды – никогда не достичь их:
Бесконечно пространство, бесконечно познанье,
А судьбою даётся лишь цветное мгновенье…
Сознавать это – страшо. Изменить – невозможно.
Обрываются нити нами начатых лестниц,
Осыпаются листья нами найденных истин,
Поколенья проходят только пыль оставляя…
Но как прежде безумцы верят в то, что бессмертны!
Вот сияние утра над землёю проснулось.
Пробудились все люди, звери, птицы, деревья.
Не проснулся один лишь – не проснулся Энкиду,
Гильгамеш, хэто видя, зарыдал безутешно:
«Друг мой, брат мой Энкиду! Ты лежишь, не проснулся.
Твоя мать – антилопа, и онагр – твой родитель,
Все, тебя что взрастил молоком своим, хзвери,
И весь скот, что пасётся среди далей зелёных,
И все тропы лесные, что топтал ты средь кедров
Плачут пусть, не стихая, по тебе дни и ночи.
В славном Уруке горко пусть старейшины плачут,
И народ, что молитвой провожал нас в дорогу.
Заблестят пусть слезами гор лесистых утёсы,
На вершины которых мы с тобою всходили.
Вся земля пусть рыдает как о сыне любимом:
Плачут соком деревья – кипарисы и кедры,
Средь которых с тобою мы в пути продирались.
Звери: львы, антилопы, леопарды, гиены,
Козероги и туры пусть как люди заплачу.
В светлых водах Евфрата тлько слёзы пусть льются
Пусть мужи все заплачут, те, что строили Урук,
И те жёны, что помнят как Быка мы убили.
Плачет тот, кто гордился словно предком, тобою.
Плачет тот, кто восславил твоё имя однажды.
Плачет тот, кто когда-то накормил тебя хлебом,
Та, которая ноги умащала елеем,
Кто наполненный подал винной влагою кубок,
Получивший супругу твоим мудрым советом…
Пусть мужчины рыдают, точно слабые жёны
И от скорби великой рвут власы над тобою
Я же плачу о друге, о достойном Энкиду,
Как родители плачут о ****ке ушедшем.
Что же?! Слушайте плачь мой! Что ж, смотрите на слёзы!
Ни мужей не стесняюсь, ни старейшин премудрых.
Я же плачу о друге, об Энкиду достойном,
Как рыдают у гроба хоры плакальщиц скорбных:
«Словно моный топор мой, моей силы источник,
Словно верныйкинжал мой, словно щит мой надёжный,
Словно плащ мой нарядный, словно пышный убор мой –
Отнят демоном злобным у меня, ты, Энкиду!
Младший брат мой любимый, ты – гроза хищных тварей,
Младший брат мой, Энкиду, ты – стадам диким пастырь,
С кем однажды сошлись мы, с кем отправились в горы,
С кем вдвом одолели и Быка, и Хумбабу, -
Что за сон непонятный на тебя навалился?
Светлый лик твой стал тёмен, и меня ты не слышишь!»
А Энкиду недвижим, головы не поднимет.
Гильгамеш тронул сердце – сердце больше не бьётся
И тогда, как невесте, другу лик принакрыл он,
Сам – кружить стал над другом как орёл горделивый.
Точно львица, чьи львята угодили в ловушку,
Стал метаться он грозно то туда, то обратно.
Он волос своих кудри рвал в отчаянье горьком
И с себя, точно скверну, посрывал он одежду.
Лишь сияние утра над землёй пробудилось,
Гильгамеш своим кличем по стране созывает
Кузнецов, камнерезов – всех, ваянье кто знает:
«Друг мой, брат мой любимый, твой кумир будет создан
Как никто ещё другу не пытался воздвгнуть:
Рост и облик твой точно будет явлен в кумире,
А подножье – из камня, а власы – из лазури,
Лик твой – из алебастра, а из золота – тело.
А теперь же, Энкиду, друг и брат мой любимый,
Я великое ложе для тебя приготовил,
Уложил тебя, друг мой, на почётное ложе,
Поселил тебя, брат мой, слева, в месте покоя.
Все цари твои ноги целовать преклонялись,
И тебя всем народом повелел я оплакать,
И обряд похоронный поручил я исполнить.
Сам же после тебя я снял царя облаченье.
Мне отныне одеждой только рубище станет,
Только львиную шкуру я накину на плечи,
И, людей всех покинув, удаляюсь в пустыню.
Лишь сияние утра над землёй пробудилось,
Гильгамеш приготовил человека фигурку,
Вынес стол для гаданья, стол большой деревянный
И наполнил сосуды: из сердолика – мёдом,
А душистейшим маслом тот, что был из лазури.
Всё украсил, прадставив перед Шамашем светлым.
Совершая обряды, молвя слово молитвы,
Лишь одно Гильгамеша волновало – бессмертье:
«Ты скажи мне, поведай, я – смогу ли жить вечно?
Или так же как брат мой буду в землю закопан?»
Шамаш тучей прикрылся, принахмурился Шамаш,
Стал он Эллилю молвить Гильгамешево слово:
«На две трети ведь бог он, на одну лишь он смертен,
Может примем его мы в круг бессмертных на равных?»
На безумную просьбу Эллиль гневно ответил,
И ответ его ветром к Гильгамешу домчался:
«Всем известно от века так наначено людям:
Земледельцы все – пашут, урожай собирают,
А пастух и охотник – со зверьём обитают,
Надевают их шкуру, их питаются мясом.
А того что ты хочешь, никогда не бывало
С тех времён, как мой ветер гонит воды по свету!»
Опечаленный Шамаш Гильгамешу явился,
Чтобы Эллиля слово повторить предсказаньем:
«Гильгамеш мой, безумец! Ну куда ты стремишься?!
Жизни той, что ты ищешь, никогда не найдёшь ты.»
Перед Солнцем и Небом, пред Землёю бессмертной
Гильгамеш отвечает, с гневом слёзы мешая:
«Я охотником не был, убивающим зверя,
Землепашцем я не был – не устал я от жизни.
Обошёл я все степи, неприступные горы,
Видел скрытые дымкой неизвестные дали –
Бесконечные дали! – Я хочу их увидеть!
Разве хватит теперь мне под землёю покоя,
Если всё, что я сделал, только малая капля?!
Ничего не успел я! Жизнь как сон пролетает!..
Пусть же солнца сиянье глаз аплнит колодцы,
В пустоте подземелья этот свет пригодится,
Ведь уже не придётся видеть мёртвому солнце…
Но пока ещё жив я – я искать буду вечность!»