Промокшее утро звенело в ухе. Этот писклявый и мерзкий звук задевал самые живые струны тела. Умираю слишком рано – полвосьмого на часах. ОН растормошил ресницы и, сонно улыбаясь, открыл мною утро.
- Вечный жаворонок?
- Нет. Моё утро начинается мокрым и шершавым. Ты слишком чисто спал, чтобы будить. Облака мне поют прозрачно и по-осеннему.
- Твоё настроение оставляет желать лучшего. Начинать день с поэзии – не самое приятное, да и кто может знать, о чём поют облака.
Он потянулся ко мне, я оттолкнула его в кровать, он с лёгкостью откинулся на подушки и тут же уснул.
Мне хотелось летать в это звенящее и гудящее в ухе утро, мои крылья уже чесались распахнуться, подняться вверх и не упасть, а он приковал меня к себе этим утром, его сонной мягкой физиономией, и отталкиваться стало страшно.
Вслед за мрачными каплями, с неба упал туман, тёплый и счастливый. Солнце пробивалось сквозь него ярким спектром, но потом лениво затянулось облаком, выдохнув сизую тучу. Я растянулась на полу, нежно поглаживая свои волосы, не без гордости скажу, что любила их. А он никогда не целовал мои бледные шелковистые волосы, он любит грубо – и это повод его ненавидеть.
Солнце уснуло насовсем, мне хотелось кричать о не-любви и не-счастьи. Тихо напевая себе под нос, я разглядывала пучки неба сквозь гладкое стекло, сырое и холодное.
Он снова проснулся и сел мне на живот, целовал руки и ноги, плечи, шею и лицо, я, сонная, отворачивалась от этой жёсткой ласки, корчила рожи из-за не – уюта, от чего он смеялся громким лающим смехом.
Да, я ненавидела его. За огонь в сердце и лень в душе, за искренние слова и закрытые мысли. Я желала ему одного – смерти, чтобы стать свободной.
Днём разразилась гроза. Ярко полыхая, ослепли глаза, губы, слух и чувства. Мне не нужны грозы, от них пахнет одиночеством и слишком громко. Он корчился в углу, запивая боль чем-то дурно пахнущим. В моём ухе звенело утро, оно всё ещё жгло мои мысли этим писком. Ещё через час я перестала его слышать.
С двенадцати не помню себя. Он всё ещё лежит в углу, смотрит в меня стеклянными глазами, я пытаюсь заглушить его боль своим звуком, а он уже превратился в мелодию.
Утро продолжалось. Оно с треском проваливалось сквозь дым и оставалось глухо стучать где-то слева.
Он тихо говорил: »Ты ненавидишь меня. Ты не веришь в то, что я тебя люблю». Мне плевать на его бредовые слова. Его идеи давно не возбуждают во мне интерес. Тебе плохо? Дави и кромсай эту боль тупыми бритвами, кусай её пальцами, и она уйдёт, а ты останешься один.
Мне страшно слушать его звуки, они отталкивают; оттолкнёшься и летишь в небо, моросящее и глупое. Он продолжал лежать в углу, пытаясь разгладить спазм, лицо подёрнулось болью, красные глаза впивались в меня просьбой о помощи, а я … холоднокровно ухмылялась, пряча улыбку, пусть он почувствует, как мне было больно. Просишь о помощи? Что ты сделал, когда я просила тебя помочь, со слезами на глазах, стоя на коленях, я умоляла тебя…? Ты лишь холодно чиркал иглой о мои вены, хлестал меня взглядами, убивал своим же раем. Он тихо застонал, мне стало страшно – ведь он уйдёт… ну и пусть!
Мука продолжалось до вечера. Его восковое лицо покрылось красными пятнами. Мне не было страшно: его боль скоро пройдёт, а мой гул в голове – нет. Он просил воды, я принесла стакан, он припал к нему мертвенно-бледными губами и пил с жадностью, со всей беспомощностью. Его вывернуло, стакан опрокинулся и разбился о коленки.
Я медленно расчёсывала волосы, с боязнью поглядывая на его жалкие усилия. Теперь он, тихо постанывая, смотрел на меня: » А ведь я люблю тебя». Плевать я хотела на твою любовь! Ты любишь? Ну и что.
Пробило девять, он молча трепал вены иголкой, потом уснул, уткнувшись подбородком в грудную клетку. Хочешь любви? На, возьми её, огненно-красная кровь с осколками ржавого лезвия – вот моя любовь.
Облака плакали, тянули свою заунывную песню. О чём поют облака?
Проснулась в полвосьмого. Второе утро тихо молчало. Посмотрела на него – в ворохе жёлтого белья, ненужный и никчёмный. Умираешь слишком рано – полвосьмого на часах. Губы застыли на слове «люблю».
Я закрыла ему стеклянные глаза, я ласкала его тело своими волосами, я вытирала слёзы ещё не остывшими руками, я целовала его ноги.