Мы слышим себя. Наши голоса
потрескивают и стираются.
Один из нас умирает. Остальные
сходят с ума, но тем самым
слышат себя. Они слышат все,
наше слабоумие впускает чувство,
что-то, что казалось нам раньше
иным, но теперь делает нас тем, что
не коверкает замысел речи. Язык
проступает сквозь потрескивание
непонятых голосов, сквозь
мерцание одноразовых слов,
издалека кажущихся речью.
Мы слышим это и не хотим больше жить.
Мы засыпаем, а просыпаемся бесами.
Хором нам никогда не стать.
Никогда.
Хором никогда не стать нам.
Потому что уходим мы
по одному,
уходим мы, уходим
как колокольчики.