Кате К. (Kati)
Мы привыкли с тобой к вышиванью гладью.
Чтобы было тонко. Почти изящно.
Зарубежные классики на асфальте
торопились с нами попасть на дачу.
Мы сгорали быстро. Теряясь в речи,
где впадает Яуза в двуязычье,
где туман – с прохладцей, песок – беспечен,
и не слышно грохота электричек.
Остываем медленно. Застреваем
на пустынных станциях, где таблички
словно книга жалоб, и гостевая
лишь для местных гусениц необычных.
Отпускаем бабочек, душой черствеем,
становясь нежнее с любимым текстом,
к сожаленью, испорченным настроеньем,
оглушённым выкриками оркестра.
Бросим в замок песочный кирпичик. Бросим.
Подожжём солому. Пускай посветит.
Будет счастья мало. Но смысла – вдосталь
в не волшебной больше игре на флейте.
Наш щелкунчик, объевшийся шоколадом,
похрустит фольгой, обменяет талер
на почтовую марку, на склянку с ядом.
Нам не страшен яд. И не то глотали.
В Рождество приснится намёк на тайну,
вытрясаемый вместе с домашней пылью.
Я с отчаянья кинусь в свой Чайнатаун,
но увижу кирху с надменным шпилем.
Где летуч голландец, и ползучи гады,
и сидяч писатель на табурете,
вырезаем строчки, больные гланды,
наблюдая, как крутится снежный вертел.