Дым сигар глубок, как вишнёвый сад.
Мы слышим белую музыку, как
Чистую акварель, сорвавшуюся вверх с губ клубком дымка
И, медленно шелохнувшую ресницы,
Улетевшую к гравюрам-облакам.
Мы видим бледно-бежевую, нежную чистоту в акустике прекрасного дома.
Его стены приглушены лишь временной вуалью разума…
Бежевый сон, бежевый сон…
В нём скука умылась дымом птиц канабисов и обратилась в неуловимую сласть.
Но там, в готических садах, ты вспоминаешь, нет яств.
Но, вот волнение твоё сбивает виолончель
И ты опять летишь в потоке плотном,
Светлом, солнцем освещённом, кислороде.
Ты узнаёшь места и режиссёров всех вечерних сновидений
И садов! Где дым глубок, как пространство в вишнёвых коридорах.
И вновь в средневековье попадаешь ты,
О, житель раста-рая, предэтнических времён.
И уезжаешь в чистую провинцию
Из светлых, летних городов весной.
И в половодье, когда река как море,
Ты сидишь на островке с сухими травами и солнцем,
Бьющим по картинкам веток осени на фоне охлаждённого
Весной осеннего неба с синей глубиною, точно со стеклом.
И горизонт бросает чаек за луга,
Шипит везде земля, и окисляются песчинки почв с дорог.
Берёзы залиты под ветви бликами
Разливов плотных гидросфер,
Что дышат лужами под светом солнца городов на островах.
И этнос в ритмах окружает все разливы.
Но, вот… вдохнув в какой то раз пейзаж вдруг замирает,
И грозит, уж, кулаком: «Не надо, не смеши, а то я задохнусь от кашля,
Скурив такой прекрасный реггей, прилетевший к нам из мест,
В которых обитает солнце с городов на островах!
И потеряю смысл, увидев бледно-бежевую чистоту.
Или рассыпиться тростник.
Но вновь волнение проходит, отвлекшись своею «душой-вдохновеньем» на
деталь из детского конструктора «Юный механик».