Из цикла "Блатная песня:
далёкая и близкая"
ИСТОРИЯ МНОГИХ КЛАССИЧЕСКИХ БЛАТНЫХ ПЕСЕН тесно переплетена с историей нашей страны. Ярко это проявилось и в период расцвета новой экономической политики - НЭПа. Конечно, власть была вынуждена временно отступить от своих принципов и развязать руки частному собственнику: без этого восстановить страну, разрушенную революциями и войнами, было невозможно. Но одновременно советские идеологи продолжали гнуть свою линию: в обществе насаждалось активное неприятие «нэпманов» - прослойки новых собственников, мелких предпринимателей, зажиточной части населения. Пресса того времени, даже печатая криминальную хронику, выполняла чёткую идеологическую задачу: пробудить чувства злорадства по отношению к потерпевшим из числа новой буржуазии. Действительно, жертвами краж и ограблений часто были имущие граждане. В Питере 1922-1923 годов громкую известность получили дела, связанные с ограблением квартир меховщика Богачёва на улице Плеханова, ювелира Аникеева в Чернышёвом переулке, убийство семьи мясоторговца Розенберга с Охты, жены владельца мучного лабаза... Одновременно исподволь проводилась мысль, что уж работяг, мелких советских служащих власть защитит, а «буржуи», «нэпманы» пусть защищаются сами. То есть уголовникам ненавязчиво указывалось направление, в котором можно было действовать относительно безопасно.
В стихотворении «Стоящим на посту» Владимира Маяковского, обращённом к милиционерам, поэт прямо проводит эту мысль:
Если выудят
миллион
из кассы скряжьей,
новый
с рабочих
сдерёт задарма.
На мелочь глаз!
На мелкие кражи,
потрошащие
тощий
рабочий карман!
Правда, пролетарский поэт, натравливая «уркаганов» на «нэпманов», всё-таки призывает защищать «тощий пролетарский карман». Сама же власть особо о «тощем кармане» не заботилась (в новом УК карманные, равно как и квартирные кражи наказывались очень мягко; нередко «крадунов» даже не водворяли в места лишения свободы. Но если и «закрывали», то обычно не более чем на полгода, в крайнем случае - на год). Для неё главным было, чтобы уголовники «трясли пузатых», но не замахивались на государство. Преступления против «буржуев» служили в средствах массовой информации чуть ли не объектом любования, подробности таких дел смаковались, по отношению к потерпевшим сочувствия практически не высказывалось, скорее, наоборот...
НЕ ВЫЗЫВАЕТ ПОЭТОМУ УДИВЛЕНИЯ, что в 20-е годы в городском фольклоре возникают истории и легенды о «благородных разбойниках». Один из них - легендарный Лёнька Пантелеев.
А любопытно всё-таки порою открывать для себя удивительные параллели, уловить странную перекличку разных эпох! В "лихие 90-е" широкой известностьюпользовался иронический шлягер шансонье Александра Кальянова о капитане Каталкине (по аналогии с героем популярного итальянского сериала «Спрут» комиссаром Каттани):
Капитан Каталкин,
Мафии гроза,
Капитан Каталкин,
Серые глаза!
А теперь сравните с отрывком из поэмы поэтессы Елизаветы Полонской «В петле», опубликованной в 1925 году на страницах питерского альманаха «Ковш». В произведении рисуется «героический» образ налётчика Лёньки Пантелеева:
Лёнька Пантелеев,
Сыщиков гроза:
На руке браслетка,
Синие глаза...
Кто ещё так ловок?
Посуди сама:
Сходят все девчонки
От него с ума!
Нараспашку ворот
В стужу и мороз.
Говорить не надо –
Видно, что матрос.
Насчёт матроса - тут Полонская лишку хватила. Матросом Лёнька никогда не был. Чекистом одно время служил - было дело. Однако причисление бандита к матросам не случайно. Для многих в то время образ «человека в бушлате» ассоциировался прежде всего с непримиримостью к врагам революции.
Кстати, легенды о «благородстве» Леонида Пантёлкина поддерживали и сами чекисты. Лев Шейнин, служивший в то время следователем Ленинградского областного суда, приписывал Пантелееву «бандитское молодечество и щегольство», «возвышенную любовь». А непосредственный участник ликвидации пантелеевской банды - комиссар милиции И.В.Бодунов вообще рисует образ чуть ли не «рыцаря без страха и упрёка». Он пишет, что налётчик «очень отличался от обычного бандита, он не пил, не жил той грязной недостойной жизнью, которой обычно живут преступники, он любил одну женщину и был ей верен».
На самом деле Пантёлкин не был российским Робин Гудом и стрелял, не задумываясь о классовой принадлежности жертвы. Так, убегая с места очередного убийства, он застрелил старушку, шедшую с рынка, а также водителя, который под дулом пистолета вывез его с места преступления. В другой раз, спасаясь бегством во время налёта оперативников на притон, Лёнька по пути убил дворника, подметавшего улицу.
Пантелеев был не единственным мифологическим «героем-уголовником». Почти в каждом районе Петрограда имелся свой «защитник обездоленных». Многие из них, в отличие от Лёньки, в действительности не существовали, были плодом народной фантазии. В Коломне ходили слухи о Моте Беспалом, «короле скопского двора» - бесхозного здания, служившего притоном для уголовного сброда. Поэт В.Шефнер рассказывает в своих воспоминаниях о легенде, согласно которой Мотя «советской власти вреда не причинял, грабил только «нэпманов-буржуев», бедным же оставлял подарки с записками: «Где Бог не может - там Мотя поможет». На Васильевском острове якобы гулял Граф Панельный со своей подругой красавицей Нюхой Гопницей. Граф, разумеется, ни в коем разе не позволял себе грабить пролетариев.
Доктор исторических наук Наталья Лебина справедливо замечает, что всё это «можно объяснить влиянием не только традиций городских обывательских легенд, но и политической конъюнктуры, требовавшей изображение нэпа явлением совершенно чуждым и враждебным маленькому человеку». Потому людям и вбивалась в головы мысль: грабить богатого позволительно.
СМАКОВАНИЕ СЮЖЕТА ОБ ОГРАБЛЕННЫХ ТОЛСТОСУМАХ в середине 20-х годов проникает и в песенный фольклор. Для примера возьмём историю с душещипательным городскм романсом «Кирпичики». Наряду с «Маршем Будённого» и «Стенькой Разиным», «Кирпичики» были одной из самых популярных песен. Автор музыки - Валентин Кручинин, слов - поэт Павел Герман (автор шлягеров «Только раз бывает в жизни встреча» и «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...»). Первоначально речь в «Кирпичиках» шла о тяжёлой судьбе безработных:
Где-то в городе, на окраине,
Я в рабочей семье родилась,
Лет шестнадцати, горе мыкая,
На кирпичный завод подалась.
На заводе я Сеньку встретила,
И с тех пор, как заслышу гудок,
Руки вымою и бегу к нему
В мастерскую, накинув платок.
Но, как водится, безработица
По заводу ударила вдруг.
Сенька вылетел, а за ним и я,
И ещё двести семьдесят душ.
Далее - в том же духе. Завершается романс оптимистической картиной о том, как «После вольного/ Счастья Смольного/ Развернулась рабочая грудь» и пролетарии «по камешку, по кирпичику/ Собирали весь этот завод».
Писатель А. Яковлев сообщал:
«Знаменитые «Кирпичики» облетели Москву в три месяца: в феврале 1925 года на юбилейном вечере по случаю 100-летия Малого театра группа молодых актёров впервые пропела эту песенку, а во время первомайских торжеств «Кирпичики» уже распевались за Пресненской заставой фабричными девушками».
Скоро на эстраде появились переработки «Кирпичиков», посвящённые злободневным темам - растратчикам, алиментам и проч. Куплетист Креминский выступал с пародией, которая называлась «Кирпичиада». Он показывал, как эту песню пели бы в хоре, оперетте, в русском хоре, как её изобразила бы цыганская дива… По мотивам «Кирпичиков» был снят одноименный фильм, вышедший на экраны в конце 1925 года, в котором судьба работницы Маруси и кочегара Семёна разворачивается на историко-революционном фоне. Песня пользовалась огромной популярностью на протяжении последующих нескольких десятков лет.
Но одной из самых известных переработок «Кирпичиков» (который сохранился вплоть до наших дней, когда уже первоисточник совершенно забыт) оказалась «уркаганская», которую с огромным удовольствием распевали в дальнейшем уголовники по тюрьмам и лагерям. В новом варианте всё сводилось к тому, как ловко была ограблена вечером парочка «буржуев»:
Где-то в городе, на окраине,
Где стена закрывает проход,
Из кино вдвоём с модной дамочкой
Шёл, шикарно одет, паренёк.
А навстречу им в переулочке
Трое типов каких-то идут:
«Разреши, браток, папиросочку,
Не сочти ты, товарищ, за труд».
А на дамочке шубка беличья,
И поверх - воротник из бобра,
А как вынул он портсигарчик свой -
В нём без малого фунт серебра!
Ну, как водится, безработица -
«Скидавайте штаны и пинджак!»
Усадили их на кирпичики
И велели ботинки сымать...
Кавалер хотел воспротивиться,
Но с бандитом шутить не моги:
Даст кирпичиком по затылочку -
Разлетятся на части мозги!
Горько плакала эта дамочка,
Утирая слезу рукавом:
«Как пойдём мы в ночь непроглядную,
В непролазной грязи босиком?»
И ответил ей жулик ласково:
«Выбирайте посуше вы путь -
И по камешкам, по кирпичикам
Доберётесь домой как-нибудь!»
Жалко, не было тут фотографа
Эту бедную пару заснять:
Она, дамочка, в панталончиках,
А на ём и кальсон не видать!
Лихой грабёж «буржуев» становился предметом любования, поводом для злорадства, для издевательства. И вскоре этот вариант «Кирпичиков» стал куда популярнее оригинального…