Сегодня я узнал, что повесился Боря Эрзак. Он был последнее время невыносим. Он был даже груб. Мой приятель Миша, который тоже хорошо был с ним знаком, узнав о его смерти, сказал: «Жаль, что он теперь не сможет отдать мне книжку, которую я ему давал почитать».
Боря не был мне другом, не был даже приятелем, но почему мне тогда так невыносимо тоскливо на душе? Может быть потому, что он за три года так и не смог прижиться в Германии. Может потому, что он был моим ровесником? У него так же, как и у меня, не было жены, не было семьи. Была только старенькая мама, которая не перенесла эмиграцию и умерла в Германии год назад. Боря постоянно твердил : «Надо возвращаться!». Он говорил, что там, в России жизнь кипит, а здесь мы просто доживаем до смерти. Он почти уехал в Питер. Может быть он понял, что нельзя возвращаться в прошлое?
Боря писал статьи о том, что в библиотеке Оснабрюка свободно лежит антисемитская литература. На него накинулись. Ему намекали на то, что Германия его кормит, поит, одевает и обувает…
...Я никогда не видел многочисленных родственников моего отца, но я навсегда запомнил историю о том, как его старшая сестра убедила своих родителей взять детей и эвакуироваться во время войны из Мозыря. Они уплыли последним пароходом по Припяти. Всех,
кто остался, фашисты закопали живьем. Последним немцы уничтожили самого старого из рода Молочников…
В Германии сытно. Пожилые немцы вежливо улыбаются на улице и говорят: «Bitte!». Но почему мне так противно смотреть на эти добропорядочные лица?
Много-много лет назад, когда я учился в школе, мы всем классом пересаживали деревья в лесничестве, в посёлке Раменское. Через три года я побывал на этом же месте и увидел, что не все деревья прижились…
Нам никогда здесь не прижиться.