Здесь, глубоко, на секунду остановился поезд. Машинист видит далеко-далеко зеленые и красные огни; перспектива туннеля ничем не замутнена, ему не нужно включать "дворники", потому что здесь не моросит этот мелкий дождь, здесь никому нет дела до осеннего ветра, здесь тепло, ясно и даже уютно, как, в общем-то, в любом замкнутом пространстве: от лифта до, если хотите, гроба.
Лишь на редких остановках входящие люди мокрыми плащами напоминают мне, что там, наверху, бушует моя последняя осень, моя прекрасная ночь. Воистину, "земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною..." Еще до начала творения, до первой искры света, до первого вечера и утра, была эта беспредельная осенняя тьма, в которой не было ничего, кроме свободного Духа. Все наши земные явления и понятия сотворены с неумолимой логикой, логикой "светлого разума", и только в осени есть эта неистовая, экстатическая свобода. Осень - это не явление, это априорное состояние бытия, призрачное, ускользающее царство, и в то же время самое реальное, ибо что может быть реальнее свободы, той свободы, что может победить даже ожидание, той страшной свободы, что убивает веру и надежду, но не в силах победить любовь, которая где-то там, на непостижимой для машиниста высоте, приравнена к свободе, и понять это так просто, стоит лишь захотеть выйти из вагона и подняться наверх. Там, в этой фантасмагории, перемешалось всe, и тебе загадочно улыбнeтся трамвай, съезжающий с Кировского моста, и ты поцелуешь грифона у Казанского собора, и шепнешь все свои заветные слова просто так, в темную воду... Эх, да что там! Тот, кто в такую осеннюю ночь когда-нибудь смотрел, задрав голову вверх, на шпиль Петропавловского собора, стоя почти у самого его подножия, поймет меня.
...Поезд опять немного постоял, и машинист, получив зеленый, на полной скорости влетает на Горьковскую, эскалатор недолог, и вот я с размаху погружаюсь в свою дивную феерию, в свою последнюю осень. Я дойду не торопясь, Твой дом совсем близко. Пока ещe.
15-16 ноября 1991